Крейсерова соната

По черной вечерней реке плыл многоцветный корабль. Его украшал огромный портрет Счастливчика. На палубе скакали веселые шуты с балалайками, рогатые козлы с бубенцами, огромная старуха с метлой, гудевшей на ветру мелодию «битлов» «Иеллоу субмарин». Крикливые карлики показывали людям на берегу стеклянные игрушки, медовые пряники, ванильное мороженое, сыпали конфетти, пуляли хлопушками. На мачте, из репродуктора разносился Гимн Возрожденной Монархии, где были такие слова: «Не от Вовика, не от Шурика, а восходим мы да от Рюрика…» На борту агитационного корабля была надпись, призывающая москвичей на великое ночное торжество, которое состоится сегодня на Воробьевых горах.

– Ты, Сереженька, подвиг свой совершишь, спасешь Москву и Россию и уйдешь к своей суженой… А мне здесь без тебя оставаться, ходить босыми ногами по белу снегу и о тебе вспоминать…

Они шли, обнявшись, по набережной, поднялись на Каменный мост, стояли в снегопаде, в котором мешались огни фонарей и реклам, розовый туман кремлевской стены и высокие, превращенные в маленькие рубиновые зарева, кремлевские звезды.

– Ты все сказала как есть, – произнес Плужников, обнимая Нинель, слыша, как гудят железные крепи моста. – Мне надо еще побыть здесь недолго, а потом я уйду в Страну березового ситца, в Русский Рай, где ждет меня суженая… А чтобы ты меня не забыла, дарю тебе папку с рисунками… Хочешь, храни… Хочешь, людям раздай… А хочешь, когда выпадет снег, расстели на снегу, и тогда будет лето… Это не я рисовал… Моей рукой Ангел водил…

Он передал ей папку, стянутую шнурком, где таились чудесные разноцветные листы с образами Русского Рая. Они стояли на Каменном мосту, обнявшись, и метель, которая застилала Москву, обходила их стороной.

В эти часы, на дальней московской окраине, в районе Капотни, где из бетонных градирен вздымались вулканические облака пара и над нефтеперегонным заводом колыхалось на низких тучах зарево багрового факела, за Кольцевой дорогой, у берега Москва-реки, происходила загрузка Колосса Московского. Гигантское изваяние работы скульптора Свиристели уходило головой в стратосферу, скрывалось по грудь облаками. О медные доспехи чудища разбивалась метель. Озаренный прожекторами, могучий, одутловатый, он походил на необъятный самовар с высоченной трубой, из которой на город сыпались искры.

Площадка была окружена плотными кольцами охранения. Дальние подъезды были защищены блокпостами. Повсюду, явно и неявно, присутствовали агенты «Блюдущих вместе», вооруженные лазерными пистолетами и системами социальной защиты, стреляющими без предупреждения в тех, чей жизненный уровень находился за чертой бедности. Сквозь кордоны одна за другой проскакивали дорогие иномарки, подвозившие к изваянию цвет московского общества. Аристократы выходили из теплых машин, на мгновение попадали на открытую, ветреную площадку у ног исполина, где им подавалась на серебряном подносе рюмка тминной водки и малосольный огурец, после чего они погружались в скоростной лифт и возносились наверх, каждый на свой этаж, в строгом соответствии с табелью о рангах, с местом, которые они занимали в прекрасно отстроенной вертикали российской власти.

Первым вознеслись Счастливчик и Модельер, перед которыми почтительно расступилась боготворящая их знать. Модельер шел за Счастливчиком, поддерживая край горностаевой мантии.

Когда они мчались ввысь, сквозь огромное тулово к голове, пролетая как на ракете снежные облака, перистую ночную дымку, к ясному морозному небу в звездах, Счастливчик сжал руку Модельера и произнес:

– Благодарю за все!.. Первым царским указом велю называть тебя – государь и друг Царя!..

– Дай срок, – отвечал Модельер, – мы с тобой таких указов навыпускаем, царство задрожит!..

Они вышли на самом верхнем этаже. Счастливчик занял место в огромной хрустальной голове, повторявшей в масштабе один к ста его собственную голову, а Модельер устроился чуть ниже, в горле великана, но так, чтобы был виден Счастливчик, окруженный прозрачным куполом, усыпанный драгоценными звездами.

Следом за ними в лифт вошли Патриарх Хайлий Второй, в золотой ризе, усыпанный самоцветами востока, черноликий и приветливый, источавший торжество и величие. С ним была его экономка, молодая француженка, еще недавно танцевавшая в «Мулен руж», но теперь возлюбившая Россию и воспринявшая православие. Она положила свою нежную белую кисть на бархатно-черную руку Патриарха, чему-то туманно улыбалась, какой-то шутке, произнесенной Патриархом по-французски, и их движения напоминали версальский танец котильон. Лифт вознес их в медное горло исполина, туда, где у него находился зоб, и они заняли одно из самых почетных мест в иерархии.