Крейцерова соната. Повесть о любви.

Он наполовину обернулся и щелкнул пальцами. Немедленно явился официант: “Что желаете?”, но Ван Влоотен лишь уперся двумя пальцами в стол и принялся объяснять дальше: “В те времена женщина не ложилась так поспешно в постель с мужчиной. Женщины были более гордыми и осторожными. Отдаться мужчине — так даже самые легкомысленные из них называли свою уступчивость — это кое-что значило, и даже самые легкомысленные признавали глубоко скрытый внутри их естества закон, говорящий о том, что каждый организм в первую очередь стремится к воспроизведению и усовершенствованию своих качеств, короче говоря, женщина знала, что может забеременеть. Да-да, страсть в те времена приравнивалась к выбору партнера для продолжения рода, так я и сам это понимал. И не сомневался, что эта красивая женщина подарит мне пятерых детей!”

Она закончила учебу к концу февраля следующего года. До этого целый месяц у него почти не появлялась, но он объяснял это себе тем, что все ее время было занято дипломом. Его любовь между тем продолжалась, его миром была Инес. Окончание университета она отмечала в бывшем трамвайном депо в Угстгейсте, там стояли два маленьких забытых голубых трамвайчика с надписью «Угей». Друзей собралось человек сто. Инес запомнилась в ало-красном платье с обнаженными плечами; когда праздник подошел к концу, он увез ее на мотоцикле к себе на Рапенбюрг. На рассвете они занимались любовью. “Я тебе позвоню”, — сказал он, когда через несколько часов блаженного забытья они стали прощаться — в саду за сводчатыми окнами снова сгущались сумерки.

Когда на следующее утро около одиннадцати он позвонил, трубку никто не снял. Через два часа опять никакого ответа. Потом он перезванивал каждые пятнадцать минут, и когда в десять минут одиннадцатого Инес наконец подошла, она куда-то так торопилась, что выпалила только: “Я сейчас тебе перезвоню!” К двум часам ночи ему надоело ждать, он помчался на полной скорости в студенческое общежитие на окраине города, ее окна были темные, он позвонил в звонок, поднес губы к жалкому домофону над жалким рядом прорезей почтовых ящиков — по-прежнему тишина. На третий день, после того как он набрал номер ее однокурсницы, жившей в соседней с ней комнате, наконец кто-то откликнулся. Мужской голос с готовностью сообщил, что друзья Инес, той девушки, с которой он немного знаком, проводили ее сегодня утром, кажется, в аэропорт.

У него пересохло во рту.

— Проклятье! — прорычал он.

Схипхол в ту пору был авансценой динамики и драмы. Авиапассажиры, лишившись опоры повседневности, лавировали с сумками и чемоданами по помосткам судьбы, и глядя на мигающие буквы, складывающиеся у них на глазах в названия городов и материков, чувствовали себя как-то по-новому. Он не понимал толком, что он здесь делает. Прочитал на табло, что самолет в Каракас улетел, согласно расписанию, в 11.05. С верхней галереи он смотрел на теряющиеся в дали полдера взлетно-посадочные полосы. День был хмурый, дул унылый ветер, но увидеть этого было нельзя, потому что на всем пространстве под затянутым облаками небосводом не росло ни единого деревца. Он смотрел на распластавшиеся на земле безжизненные самолеты и представлял их себе душами кораблей, когда-то приплывших сюда сквозь непогоду по волнам Харлеммермеера и бросивших якорь в этом укрытом от бурь месте. Он отвернулся. Когда в теплом помещении ресторана он взял в руки телефонную трубку, пальцы его были ледяными.

На этот раз он сразу услышал в трубке голос ее однокурсницы.

— Да, — подтвердила девушка. — Сегодня утром она…

Он перебил ее.

— Немедленно дайте мне точный адрес, чтобы я мог найти ее там в джунглях. Адрес и телефон. Я вылечу первым же рейсом.

Девушка заколебалась, сказала: “Мне очень жаль…” и буквально добила его, рассказав следующее: Инес уехала не одна, а вместе со своим другом, выпускником отделения испанского языка и литературы, фотографом-любителем, с которым у нее позавчера была помолвка, а через обязательный срок в четырнадцать дней после прибытия на место — свадьба.

Ван Влоотен сделал неопределенный жест руками.

— Интересно, — продолжал он, — что еще продолжая сжимать в руке трубку, я зримо представил себе револьвер моего отца. Я ничуть не раздумывал. Весь этот глупый план созрел в моей голове в ту же секунду.

“Смит-Вессон” двадцать второго калибра. Вороненая нержавеющая сталь. Хранится в чехле в шкафу в кабинете отца. В отдельном ящике патроны. Ван Влоотен медленно покатил из Схипхола в Вассенаар.