Крейцерова соната. Повесть о любви.

Смущение. Словно стараясь защититься, я устремил на него взгляд в упор — иначе, пожалуй, и быть не могло. Но мой магический трюк на него не подействовал и ничуть не повлиял на его сдержанный тон и бесстрастность его мимики. От неловкости, а может быть, из нежелания показаться грубым, я отвел глаза от человека, который давным-давно отвык реагировать на выражение лица собеседника. Мысль, которая у меня вдруг возникла, была никак не связана с происходящим: а не забыл ли я положить в багаж старую, 1945 года партитуру? В отражении зеркала я видел, что бар почти опустел. В нем оставалось лишь несколько мужчин, игравших в карты, какой-то ребенок, рыжеволосая женщина, запоем читавшая книгу, а чуть ближе — мужчина со страшным, перекошенным профилем, он о чем-то сердито рассказывал, повернувшись спиной к круглым настенным часам.

Его мать была дома. Она сидела за письменным столом в своей комнате вправо по коридору, дверь к ней была открыта. Она подняла голову: сын направлялся в сторону лестницы — очевидно, зашел домой за какой-то вещью, — по пути он на минуту заглянул к ней, чтобы взять ее руку и прикоснуться губами к ее пальцам. Комната его отца была на втором этаже, угловая. Он поздоровался с горничной в коридоре, а в следующий миг, абсолютно не думая о смерти, замер, уставившись на револьвер, затем сунул этот почти килограммовый предмет в карман и прихватил патроны. Затем снова сел на мотоцикл и поехал через Воорсхотен к себе в Лейден. Несмотря на все события последних дней, в комнате у него царил порядок. Деревянный пол тихонько поскрипывал. Он снял с себя защитный шлем и очки, немного протер глаза и зарядил револьвер. Ни на секунду ему не пришла в голову мысль о прощальном письме, в его сердце жила лишь одна цель. Встав к арочному окну спиной, он взвел курок и приставил дуло к черепу над ухом.

— Возможно, я прицелился чересчур близко к затылку, — сказал мне Ван Влоотен, — или направил дуло слишком косо.

Я смотрел ему прямо в лицо. Его голова сейчас, как впрочем и до этого, легонько покачивалась — в чем можно было усмотреть единственное проявление в нем каких-либо эмоций.

— Или направил дуло слишком косо, — пробормотал он, набрал воздух, словно желая сказать что-то еще, но в этот момент его перебил голос из громкоговорителя:

“Пассажиров рейса АП-401 просят срочно пройти на посадку”.

3

— Выстрел? — снова заговорил он. — Вы хотите знать, как после подобного выстрела можно остаться в живых?

Он вытер салфеткой рот и в расправленном виде положил ее поверх опустевших лотков и чашек.

— Это бывает чаще, чем вы думаете. Таких случаев описано множество, и вы, наверное, не удивитесь, если я скажу, что подавляющее большинство поступает из скандинавских стран.

Нас окружал уют, знакомый авиапассажирам, которым только что был предложен совсем не дурной, а вернее сказать, удивительно вкусный обед. Французская авиакомпания, еще не забывшая искусство заглаживать промахи, подала цесарку-гриль в сочетании с «Шато Лаланд» 1970 года. Потом было виски. У меня сложилось впечатление, что мой попутчик, впрочем, как и я сам, ощутил на дне последней рюмки тот градус крепости, который превращает все вокруг в хрустально-прозрачную нереальность. Пуля, как сообщил мне Ван Влоотен, застряла в задней доле его больших полушарий.

Лейденская Академическая больница до сих пор славится на весь мир своим отделением нейротравматологии. Его внесли на носилках через вход со стороны Рейнсбюргервега, без сознания, но со все еще бьющимся сердцем. Во время операции, продолжавшейся четыре часа, врачи сумели остановить кровотечение и удалить сгустки крови, в то же время им стало ясно, что ткани коры головного мозга в нескольких местах безнадежно повреждены. Когда он пришел в себя, была ночь — он ничего не понял. Невообразимая усталость, чьи-то голоса и пальцы, растирающие его предплечье. Он задавал себе неизменный вопрос: “Где я нахожусь?”, затем ему захотелось узнать, сколько сейчас времени. Потом на протяжении нескольких часов он медленно осознавал тот факт, что ему удалось пережить свою смерть.

— Разве конец — это не всегда начало чего-то нового? — с пафосом обратился ко мне Ван Влоотен.