– Видишь, люди пришли поддержать президента. Надо бы машину с громкоговорителями. И чаю горячего. Мерзнут люди. Холодно стоять. Помоги.
Куда тут денешься? Надо идти. Обратный путь оказался намного дольше: Михаила все время останавливали, светили фонариком на удостоверение, потом на лицо, и так несколько раз. На Ивановской, едва угадываемые в темноте, дремали вертолеты, прямо над ними повисли очертания соборов, и лишь верх колокольни Ивана Великого четко вычерчивался на фоне темного неба.
Упрашивать никого не пришлось: машину с громкоговорителями обещали прислать как можно скорее, а с чаем и бутербродами не отказались помочь предприниматели, с которыми связался Муханов.
Из «Останкино» продолжали идти противоречивые сведения, но когда телевизионные передачи прервались, никто из сослуживцев Семенкова не сомневался – здание телецентра захвачено. Потому и выключили энергию, чтобы не вышли в эфир мятежники. Люди в приемной совсем погрустнели. Несколько минут спустя к Муханову пришел Воропаев – Михаил стал свидетелем их разговора.
– Я проехал по улицам, – сообщил Воропаев. – Ни одного милиционера. Будто их никогда и не было.
– Армия тоже выжидает, – мрачно добавил начальник.
– Сволочи, охраняют только здание Министерства обороны. Паша Грачев осторожничает. Боится прогадать. Засранец.
– Если все кончится хорошо, большущую свечку надо поставить.
– Да-а. На такое никто не рассчитывал. Кстати, у Спасской башни люди собрались. Сторонники президента. Порядка десяти тысяч. Я самому докладывал… Надо их направить в Останкино. Немедленно.
– Ты что?! Там бой идет.
– Ну… вот, – неуверенно произнес начальник.
– Они безоружны. Насколько я понимаю, они пришли поддержать президента. Именно потому, что нет армии и милиции. Как их бросать туда, где стреляют? Это обернется колоссальными жертвами.
– Думаешь?
– Да это безнравственно.
– Сейчас не до этих тонкостей. Сейчас главное – спасти положение.
– Вопрос о цене. Я категорически против, чтобы призывать этих людей отправиться в Останкино. Пусть остаются здесь.
– Тогда вся надежда на Толю Волкова, полковника, который отправился в Таманскую дивизию за танками. – Голос начальника звучал обреченно. – Положение критическое.
Тут Семенков решил позвонить домой: надо было успокоить жену. Бог знает, что она там думает.
– Не волнуйся, – говорил он. – Делается все необходимое.
– Но по радио сообщили, что военные не хотят вмешиваться.
– Врут. Все будет нормально.
– Ты приедешь?
– Не смогу. Работы много. Но здесь совершенно спокойно. Серьезно.
Он чувствовал – жена ему не очень-то поверила. Он думал о ней, о детях, когда вновь шел к Спасской башне. Что с ними произойдет, если его убьют? Как выживут? Он не знал, что уготовила ему судьба. Но прятаться от нее он не собирался. И дивился тому, что совсем не страшно. Ни чуточки.
У Спасской башни шел митинг. Выступающие сгрудились у самых ворот, на возвышении. Громкоговорители с подъехавшего автомобиля разносили по площади быстрые, сбивчивые слова одного из них, молодого парня с пышной шевелюрой:
– … Не верьте коммунистам. Они всегда обманут. Что бы они не говорили, на уме у них только насилие… Защитим демократию! Защитим реформы!..
Все тот же Сергей Петренко, увидев Семенкова, бросился к нему с озабоченным видом.
– Ты должен выступить. Расскажи людям, какая ситуация.
– Да я не умею, – испугался Михаил, который сроду не выступал на митингах.
– Надо, – горячо убеждал его Петренко. – Ты в Кремле работаешь. Люди не понимают, что происходит. Объясни хоть что-нибудь. И еще. По-моему, стоит всем идти в Останкино. Помочь отстоять телецентр.
– Ты что?! Чем помогут безоружные люди? Там стреляют. Лучше всего, чтобы они остались здесь.
Семенков и сам видел: выступить надо. И подошел к микрофону. Тем более, что уже прозвучала его фамилия. Сердце вдруг застучало молотом. И страх сдавил горло: что говорить? Не опозориться бы. Он произносил в микрофон слова и в то же время как бы смотрел на себя со стороны. Вот он сказал, что предпринимается все необходимое, а что именно? Правильно спрашивают стоящие рядом люди: «Где войска?» Надо сказать, что войска на подходе, что скоро будет наведен порядок. Это не могло быть ложью. Это было чем-то иным. Он понимал – делается все необходимое, чтобы появились войска, вмешались в происходящее. Он чувствовал, как важно услышать это собравшимся у Спасской башни людям. И он сказал это. Потом он говорил еще и еще, уже не слишком понимая, что именно. И когда он отошел от микрофона, вновь испугался, не наболтал ли чепухи? Не опозорился ли? Петренко успокоил: хорошо говорил, по делу.
Женщину, выступающую следом, Семенков не слышал – чужие слова проносились мимо его сознания. Он все еще никак не мог успокоиться. И лишь последняя фраза прорвалась к нему, зацепила ускользающее внимание:
– Пока не подойдут войска, мы отсюда не уйдем.