Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

— Простите, не понял? — переспросил Дукельский.

— Народная мудрость, Семен Семенович, — вместо Сталина пояснил Ворошилов.

— Я бы лично не сказал, что в этом году достижений гораздо больше, чем за все пэ-пре-едыдущие пять-шесть, — добавил Молотов.

— В двух словах, что мы сегодня будем смотреть? — спросил Сталин.

— На пять месяцев раньше запланированного срока, — ответил председатель кино. — Вручено переходящее Красное знамя. То бишь группа Эйзенштейна на пять месяцев раньше закончила производство продукта. За что и награждена знаменем.

— Ну а сама фильма-то? Дрянь? Так себе? Или еще ничего? — спросил Ворошилов.

— Знаете, я бы сказал… — Дукельский задумался. — Ни то, ни другое, ни третье. Нечто среднее. Оригинально освоенный исторический массив, но не более того. Чувствуется, что режиссер не до конца избавился от установок Шумяцкого. Мы, как могли, выпрямили этот ржавый гвоздь, но идеального выхода продукта не получили. Не исключаю, что режиссера не помешало бы приструнить.

— Это как? Арестовать, что ли? — спросил Молотов.

— Такой вариант не исключается, учитывая, какие расходы и какой на выходе продукт.

— Знаете, кого вы мне напоминаете? — пуще прежнего нахмурился Хозяин. — У Чехова в одном рассказе есть персонаж, у него мания всех куда-нибудь сажать под замок. Кошечек, собачек, котеночков, даже за деньги запирает людей на день-два и всем говорит: «А посиди-ка, братец!»

— Не помню, надо перечитать, — замялся Дукельский.

— Называется «Случаи мания грандиоза». Включайте кино. Посмотрим, чем нас на сей раз порадует Эйзенштейн.

Да уж, да уж, посмотрим, и Сетанка стала смотреть, заведомо недовольная картиной, и поначалу ее недовольство вполне находило себе оправдание: монголы уводили русских людей в рабство, а этот бесшабашный высокий парень Александр Невский ловил себе рыбу и не собирался нападать на монголов, чтобы освободить пленников. Его и самого чуть не схватили, но монгольский чиновник велел не трогать.

Посмотрев на Васю, она увидела, что и старший брат явно недоволен развитием событий. На Русь со всех сторон наступают враги, а этот князь и в ус не дует, ждет, когда придут его уговаривать. Конечно, новгородские богачи еще хуже, готовы откупиться от немцев, только бы не защищать родную землю с оружием в руках. А немцы, однако, по-своему хороши в своих белоснежных плащах, с разнообразными эмблемами поверх шлемов. Вот только шлемы у них смешные, будто ведра вверх дном, а на лице вырезан крест для глаз и носа, причудливо. Когда же эти сволочи стали детишек в огонь бросать, тут уж к ним сразу лютая ненависть возникла.

И вот уже в Новгороде Александр Невский бросает клич идти на врага, и люди русские поднимаются по его призыву. Песня насквозь пробивает: «Вставайте, люди русские, на славный бой, на смертный бой! Вставайте, люди вольные, за нашу землю светлую!» Некое сильное чувство схватило Светлану за душу и уже не отпускало до самого конца картины, и этот парень Александр Невский делался все ближе и ближе ей, хоть и герой, а веселый, как дядя Клим Ворошилов, как ее отец, как убитый врагами дядя Сережа Киров.

На просмотр пришло много народу, с женами, перебрасывались репликами, но она слышала только, как отец переговаривается с дядей Климом.

— На хрена они столько факелов среди бела дня жгут! — возмущался Ворошилов, когда в Новгороде стали собираться дружина и ополчение. — Какой смысл? Дурость!

— Скажет: символ воспламеняющихся душ, — усмехнулся отец. — В «Триумфе воли» факельных шествий насмотрелся. Ничего другого не мог придумать. Тоже мне, гений!

Но всю вторую половину фильма они уже почти не разговаривали, смотрели молча и с интересом. Да и Сетанка все меньше обращала на них внимания, поглощенная сценами сражений, а уж Васька и вовсе так и подскакивал на своем месте от восторга. Когда остатки немцев провалились под лед, откровенно заржал, как конь, и воскликнул:

— Попейте водички!

Наконец Александр Невский произнес:

— А если кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет! На том стоит и стоять будет русская земля.

Фильм закончился, в зале зажегся свет, и Ворошилов первым захлопал в ладоши, его пример подхватил отец, а за ним — все остальные, даже председатель кино. Отхлопав, отец строго повернулся к нему:

— Вы, товарищ Дукельский, по-моему, очень слабо разбираетесь в кинематографе. Эйзенштейн наконец-то сделал настоящее произведение. Есть, конечно, неточности и глупости, как те же факелы. Или косы.

— Какие косы, папа? — спросила Сетанка.