Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

— Понимаю. Но мной даны указания все это дело сворачивать. Достаточно очистили. Конечно, вместе со всякой нечистью могли попасть и невиновные, но без этого никогда не бывало. Ни при Иване Грозном, ни при Петре Великом. Без этого сильной державы не построишь. Ты, конечно, против, я в этом не сомневался. Но ты женщина, тебе и полагается всех жалеть. А мне на моем месте приходится брать на себя великие грехи. Мать мне сказала, когда я к ней в последний раз перед смертью ездил: «Ты кто теперь будешь?» Я сказал: «А вот как раньше цари были, так я теперь, можно сказать, царь». А она горестно так вздохнула и говорит: «Плохо. Лучше бы ты стал митрополитом!» А теперь вот и ее не стало, некому меня пожурить, как мальчишку, как я Ваську Красного журю.

Иосиф Виссарионович вздрогнул, понимая, что слишком громко стал говорить, и перешел снова на бормотание, близкое к шепоту:

— И за это меня не презирай. Ты знаешь, за что. Я ведь еще мужчина в самом соку, куда от природы деваться. Грешен. Не изменял покамест, но… На многих иной раз посмотришь и залюбуешься. И начнешь мечтать. В артистку Орлову почти влюбился. Но преодолел это в себе. А сейчас новая кухарка на Ближней даче мне нравится. Вроде бы не такая уж красавица, но необыкновенно веселая. Прости, Татька, что мне в тебе не хватало веселости. Нет у нас ничего такого, да она и замуж только что вышла, стала Истомина, а была Жбычкина. Но Истомина хорошо для роковой женщины, актрисы там… А этой Жбычкина даже больше подходило.

Он опять горестно вздохнул, думая о том, что весь этот разговор уж очень сам по себе театрален и глуп, ведь неужели душа Нади могла сейчас прилететь сюда, где в гробу лежат кости, одетые в тлен, и выслушивать его горестные речи?!

Да и какая ей, Надиной душе, разница, в кого он влюблен, в Орлову, Истомину или Жбычкину? Тоже мне, нашел место для исповеди. Но, разговаривая с Татькой, подобно какому-то простодушному старичку из русской классической литературы, он испытывал облегчение.

— Ну, и Эйзенштейна твоего, которого ты все время с пеной у рта защищала, решил на сей раз по головке погладить. Реализма от него я так и не дождался. «Александр Невский» все равно снят в экспрессионистической манере, но уже ближе к реализму, зрителю понравится. Полезная фильма. Дам ему орден Ленина, этому котеночку, как говорит наш новый председатель по делам кинематографа.

Он улыбнулся, устыдился своей улыбки и долго-долго сидел молча. Потом медленно встал с мраморной скамейки, чувствуя, как затекли ляжки и в них теперь горячо хлынула кровь, креститься не стал, но совсем неслышно прошептал:

— Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоей Надежды и прости ей вся согрешения ея вольные и невольные.

Медленно направился в сторону ждущего у ворот Власика и вскоре садился в теплое нутро бронированного лимузина, рассчитанного аж на семерых.

— На Ближнюю? — спросил Палосич таким голосом, будто только что вернулся с похорон.

— На Ближнюю, — тихо ответил вдовец.

На следующий день он узнал, что Комитет по делам кино единодушно одобрил фильм «Александр Невский», и, довольный, пробурчал:

— Еще неизвестно, кто кого одобрять должен, они — Александра, или Александр — всю эту шантрапу.

После просмотра новой ленты Эйзенштейна и посещения могилы жены он испытал чувство облегчения, будто какой-то важный этап пройден, враги потонули в ледяных водах Чудского озера, а ведь там, среди потонувших, были и виноватые псы-рыцари, и безвинные кнехты, коих тевтонские поработители притащили с собой из своих поместий.

Он искал оправдания террору, затеянному с его благословения в прошлом году, и не находил их, как больной ищет средства от боли, не в силах найти лекарства от болезни. Он понимал, что виноват перед тысячами людей, но виноват точно так же, как все великие государственные деятели в истории. И Иосиф Суровый вставал на кровавые ковры в один ряд с Иваном Грозным и Петром Великим.

В тот же день, когда КДК одобрил «Александра Невского», Сталин вызвал к себе в кабинет Ежова и приказал ему сворачивать репрессии. Николай Иванович оторопел, у него уже имелся разработанный план по расстрелам на первое полугодие следующего года, на Бутовском полигоне в «Коммунарке» вырыли несколько свежих рвов, и он заартачился:

— Не время, товарищ Сталин. Число врагов уменьшилось, но весьма незначительно. Преступно будет взять и закончить дело там, где оно только начинается.

— Преступно? — вскинул бровь Сталин. — Так, может, за это преступное решение вы и на меня заведете дело?

— Если кто бы то ни было совершает нечто, что можно квалифицировать как преступное и антинародное деяние, каждый подлежит аресту, — нагло заявил нарком внутренних дел. — И если кто-то докажет, что нарком Ежов тоже совершал преступные деяния, направленные против социалистического отечества, то и Ежова… — И Николай Иванович постукал указательным пальцем себе в затылочную кость, издавшую при этом звук, как если бы в голову Ежова постучался дятел.