Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

На что отец гневно шикнул:

— Товарищ Всталин, нельзя ли потише?

А когда сеанс окончился, он отвел детей в сторонку и грозно произнес:

— Если вы еще вздумаете вмешиваться в разговоры взрослых, я запрещу вам приходить сюда. Понятно?

— Лично я уже взрослый! — взбеленился Вася. — Мне уже семнадцать. И я — Сталин!

— Ты? — еще больше рассвирепел отец. — Ты Сталин? Даже я еще не Сталин!

— Это как это? — опешил Вася.

— Вон Сталин, — кивнул отец в сторону недавно появившейся в Зимнем саду собственной белоснежной статуи, почти в полный рост. — На трибуне Сталин. В умах людей Сталин. В сердцах людей Сталин. А я… Короче, если ты, паршивец, в летной школе будешь так же плохо учиться, как в школе, не дам тебе носить фамилию Сталина, будешь Троечкин.

И Свету с Васей отправили вон, а отец еще остался праздновать со своим ближним кругом успехи отечественного кинематографа. А заодно и американского. Впрочем, Чаплина главный зритель давно уже считал тайным агентом советского кино.

Глава пятнадцатая. Суров я был с вами, дети мои!

Сколько ни презирай суеверных, а ночью на кладбище каждому человеку жутковато, даже кладбищенскому сторожу. Мокрый снег чавкает под сапогами, небо очистилось, и светит луна. Палосич остался в лимузине, Власик — у самого входа на кладбище, а он медленно идет в сторону высокого беломраморного прямоугольника, увенчанного головой и рукой, испуганно прижатой к горлу. Шесть лет назад в эти ночные часы любимая Татька убила себя, и каждый год он приезжает сюда, где лежит ее прекрасное тело, ныне истлевшее. Как редко он дарил ей цветы при жизни и как часто привозит их сюда — белоснежные лилии, она их так любила, или дамасские белые розы «Мадам Харди», она называла их «сама элегантность». Он кладет большой букет поверх лежащей у подножия памятника чугунной розы, как сейчас, и садится на мраморную скамейку.

Шесть лет прошло с той самой черной ночи в его жизни, после которой он проснулся горестным вдовцом. Кладбище постепенно заселяется. Когда шесть лет назад сюда привезли Татьку, здесь ее уже ждали композитор Скрябин, революционер-анархист Кропоткин, писатель Фурманов, поэт Брюсов, режиссер Вахтангов, а также перенесенные из разоренных Симонова и Данилова монастырей Гоголь, отец и сын Аксаковы, Веневитинов, Языков, Хомяков. Потом неподалеку от них получил прописку Чехов, переехавший с основной территории монастыря, похоронили скульптора Андреева, автора памятника мрачному Гоголю, поэтов Багрицкого и Андрея Белого, психиатров Ганнушкина и Кащенко, циркача Дурова, писателя Гиляровского, певца Собинова, дипломата Чичерина, а в прошлом году на кладбище за южной стеной Новодевичьего монастыря обрели покой писатель-сатирик Ильф и театральный режиссер Станиславский.

В целом, вполне культурное соседство образовалось рядом с тобой, Татечка.

Он сидел и смотрел на ее руку, страдальческое милое лицо, на узорную башню монастыря и сияющий под луной купол колокольни. Вокруг ни души, и он может вполголоса поговорить.

— Вот, Татька, стало быть, отправили нынче Ваську Красного в военную авиашколу, — начал он в усвоенной манере бесед с женой, как если бы говорил какой-нибудь чеховский старичок у могилы безвременно ушедшей супруги. — Он дерзит, хулиганит, но парнишка славный у нас вырос. Книг не читает, поросенок эдакий, но остроумен, беседу поддержать умеет. Думается, в авиашколе из него все-таки толк получится. Если не будет с бутылочкой дружить, а то в последнее время завел себе стеклянную подружку. Я пресекаю, пресекаю, что ж ты думаешь, гляжу сквозь пальцы? Так что вот, улетел наш соколик в Качу. Это там, под Севастополем.

Он замолчал, оглядываясь по сторонам, не слышат ли. Удивительное совпадение — башня, рядом с которой он положил навсегда свою Татьку, называется Чеботарная, от слова «чеботы», то есть короткие сапоги с каблуком. А почему? Потому что под ней раньше располагалась монастырская сапожная мастерская. Когда-то давно отец учил его сапожному делу, и по сю пору иной раз тянет посапожничать.

— Сетанка учится образцово. Хорошая девочка. Но в свои двенадцать уже начала задумываться о всякой там любви. Спрашивала меня, в кого лучше влюбиться, в артиста или в летчика. Я сказал: «Главное — не в шалопая». Внешне и по характеру на меня больше похожа. Но ведь и считается, что, если девочка в отца, будет счастлива.

Он помолчал, будто выслушивая долгий ответ с того света, и, тяжело вздохнув, сказал: