Кремовые розы для моей малютки (СИ)

— У Долорес был серьезный, как она считала, повод убрать Глориозу. Думаю, служанка застукала вашу сестру на кухне, — сказал Фома. — Та как раз впрыскивала «специи» в уже готовые «розы» — увеличивала дозу. Глориоза увидела — и поплатилась за это.

— Но она же была… немая и неграмотная.

— То есть дважды немая. Глориоза не смогла бы никому и ничего рассказать. Но Долорес испугалась. Участь несчастной служанки была решена.

Мерседес вздохнула.

— А как же Соня Голдвиг? И, наконец… наконец, я?

— А вот эти два объекта стоило ненавидеть иначе. Да, девочка, ненависть — как пропитанные ядом пирожные и конфеты, бывает разных видов и сортов. Если мелкого банковского служащего и служанку стоило ненавидеть за радость вопреки обстоятельствам, то Соню и вас — хотелось ненавидеть за исключительное, прямо-таки «лотерейное» благоволение судьбы. Тихо, тихо! Я все вам объясню. Потерпите немного.

Соню Голдвиг — красавицу, умницу, ангела во плоти — жизнь обласкала со всех сторон. Единственная дочь одной из богатейших фамилий, выросла в любви и ласке, стала завидной невестой. Муж боготворил, положив к ее ногам баснословное богатство. Соню любили все, даже слуги. Столько даров Фортуны — и все одной? Когда видишь такое в книге или синема — и то заводится мыслишка: не многовато ли? А когда в жизни… как стерпеть подобное «достойной девице, обделенной судьбой»? Черта с два такое стерпишь! Зависть удушит, в секунду!

— А я? — вполголоса спросила Мерседес. — В чем я провинилась, господин комиссар?

— В том, что родились раньше — да, так мало и так много. После второго совершеннолетия, сеньорита, перед вами открывались блестящие перспективы. Богатство, титул, положение в обществе — и здешнем, и португальском. Настолько головокружительное будущее ожидало вас — и, по-прежнему, ждет! — что дух захватывает. Захотите учиться — лучшие университеты на ваш выбор, за оч-чень малым исключением. Захотите осчастливить достойного мужчину, выйти замуж — лучшие женихи, «породистые» и тщательно откалиброванные, да любые — все они будут у ваших ног. И так далее… не жизнь, а сказка! При этом, вы не уродливы, не глупы и, самое главное, не злы на весь мир.

Вас и Соню Голдвиг слишком щедро одарила судьба, как тут не беситься? — с сарказмом, произнес Фома. — Ваша сестра и решила исправить эту досадную оплошность судьбы, только и всего.

— Я разделила бы наследство, — вздохнула девушка.

Фома покачал головой.

— По правилам майората, основанного вашими португальскими предками, это невозможно. А вот завещать все ближайшей, единоутробной, родственнице — имеете полное право, чем и собиралась воспользоваться ваша предприимчивая сестрица. Видите ли, ей хотелось получить не часть ваших денег, а все. Получив самую щедрую ренту, она только сильнее возненавидела бы вас — и, рано или поздно, все равно бы убила. Доброта, подобная вашей — как правило, не остается безнаказанной.

Бедная девочка, сколько ей довелось выдержать, думал господин комиссар. Тоненькая, беззащитная. Однако человек умный и внимательный быстро понял бы: это тонкость стальной проволоки, строительной арматуры. Такую еще, попробуй, сломи. И все-таки, все-таки его сердце болело от сострадания. Наворотили дел ее «нежные, любящие» родственнички — бабушка и младшая сестричка… гореть им обеим в Аду.

— Когда вы все поняли? — вздохнул он.

— В тринадцать. Накануне дня рождения я зашла на кухню — бабка и обе ее помощницы куда-то ненадолго отлучились. На столике стояло блюдо с еще горячими пирожками и пирожными. Я схватила самую маленькую «розочку», почти бутон. Бабка часто шутила, что вкус ее «кремовых роз» медленно раскрывается во рту — как будто раскрывается цветок.

Раздались голоса. Бабка шла сюда с Глори.

— А-а?

— Стрелиции нечего делать на кухне, — грустно усмехнулась девушка. — Ее место в саду. Это ее «собачья конура», так любила повторять Долли. «Верзила, уродина, тупица, дебилка, пошла вон! Держат тебя из милости, нищенку косорылую! Ублюдок, шваль, безродный подкидыш!» — моя сестра иначе с ней не разговаривала, но Стрелиция терпела. Стоически. Наверное, из-за бабки — та была с ней очень добра. Всегда…

Все слушали тихо, не перебивая. Как будто едва дыша. Часы на каминной полке — и те, казалось, шли на цыпочках.

— Бабка подскочила ко мне и чуть душу из меня не вытрясла. «Что ты ела? Вот это? Это?!» — повторяла она, тыкая пальцем в поднос. Глори сосчитала пирожные, затем пирожки, и кивнула… мол, ела-ела. И показала бабке один палец — мол, одного нет. Я не сдавалась. Отпиралась, как могла. Не брала — и все! И нечего на меня наезжать! Отвалите от меня, фомы неверующие, кричала я… ой.

Она виновато уставилась на господина комиссара. Тот улыбнулся.

— Ничего, ничего, я привык. Продолжайте.

Девушка взглянула на него с благодарностью. Вздохнула.

— Мой обман открылся через полчаса. Или час? Но не позже… Я читала в своей комнате, что-то о диких племенах. И тут… ох-х!.. тут меня и накрыло. Господи, до сих пор забыть не могу, — она подняла к лицу длинные худые пальцы и, глядя между ними, забормотала: