Кремовые розы для моей малютки

А потом опять вспомнил о лежащей между ним, Майклом Гизли, и Мерседес Каталиной Марией Габриэлой Нормой Лауритой Пабло Энаидой Селестой Антонией Изабель Фелипе Эсперансой ди Сайлес ди Сампайо пропасти — и стены ее, и дно выложены чистым золотом и драгоценными камнями. И тугими стопками банковских купюр самого большого достоинства, каких он и в глаза-то не видел, не то что в руках не держал… эх. И еще многими другими земными сокровищами, неизмеримо более ценными. И так велика эта пропасть, и так она глубока, что не обойти ее и не объехать, и уж тем более — не перепрыгнуть. Разве что перелететь…, но он, Майкл Гизли, не птица и не ангел. И не самолет. И сколько к тому берегу не тянись — вовек не дотянешься. Нерадостное знание. Тупик, еще и забетонированный. Камера-одиночка.

А сегодня утром еще и бабуля «добавила». Она умеет, угу. Знал бы — не стал рассказывать. Вот ни за что бы не стал!

— Нравится тебе девчонка — подойди. Не мычи, не мямли, не вздыхай попусту.

— Баб, кто она и кто я, — хмуро произнес Майкл. — Забыла, что ли?

— Ничего я не забыла, у меня пока склероза нет, — отрезала старушка. — Ты мой внук. Самый лучший в мире парень. Чего еще надо?!

— Баб, я простой полицейский, она… История, как в слезливом романе или синема, аж самому противно. Сплошные слюни и сопли, тьфу! Только у меня все серьезно, понимаешь? И мне ее миллионы — нафиг не сдались. И спасал я ее не ради них. Да кто ж поверит?!

Он совсем пригорюнился.

— Уйди с глаз долой! Пока по башке дурной тебя не треснула! Еще ничего не пробовал — а уже сдался. Тьфу!

Майкл опять шумно вздохнул.

— И прекрати вздыхать мне над ухом! Ишь, развздыхался тут! — фыркнула старушка. — Иди к ней, сказала!

— Баб, ты сдурела, да?

— С тобой сдуреешь. И не вздыхай мне тут, как слон недоенный!

Он засмеялся.

— Баб, а слонов разве доят?

— Вот и не вздыхай! Иди-иди!

Майкл наклонился к бабуле и нежно, хотя и неуклюже облапил ее всю. И еще более нежно поцеловал в макушку, где среди редких серебристых прядей розовела кожа.

— Баб, я тебя люблю. Очень.

— И я тебя, Мишенька… Не могу видеть, как ты себя изводишь. И, между прочим, зря!

Она задрала голову и усмехнулась:

— Если надо сделать невозможное, но очень-очень важное для тебя — не сдавайся. Иди на «авось».

Озадачила. Ну, как всегда.

Мало ему переживаний, так еще и сон какой-то дикий приснился. Под самое утро.

Как будто в тумане, сумерках он, Майкл Гизли, карабкается по склону холма. Вдали чернеют фабричные трубы, под ногами хрустят камешки, песок, мелкий щебень и битое стекло. Руки мертвых деревьев черны.