Крепость

От усталости его разморило. Вынул из рюкзака плащ-серебрянку, завернулся в него, решив, что поспит полчасика и восстановит силы, но ухнул в сон глубоко и проснулся затемно. Небо затянуло облаками, собирался дождь. Ветер раскачивал деревья, он понял, что надо переждать непогоду тут, под защитой еловых веток. Приготовился ночевать в лесу, нарубил дров, подкатил две сухие сосенки, сложил над огнем друг к дружке, устроив сибирскую нодью, что будет гореть долго и жарко всю ночь, устроился поудобнее и принялся смотреть в завораживающий и согревающий огонь. Ни в десять, ни в одиннадцать никакого выстрела не услышал. Понял, что ушел далеко, и приготовился досыпать остаток ночи, но в двенадцать ухо уловило далекий, приглушенный хлопок. Вынул компас, засек направленье выстрела, натянул капюшон плаща на глаза и спокойно заснул.

На следующий день решил не пытать судьбу: оставив Блюдечко-3 другим поколениям исследователей, бодро отправился по компасу. И… всё повторилось: боры, глухари, вспархивающие их-под ног выводки глупых рябчиков, дурнолесье, цепляющее за карманы, хлещущее тонкими ветвями по лицу, чуть только зазевайся, болотца, не переходящие в болото. И опять он напарывался на свои следы: понимал, что никто иной не мог пройти тут сегодня, людским духом здесь и не пахло. В какой-то момент ясно понял, что заблудился окончательно и компас ему не подмога. Попытался вспомнить все повороты, но отбросил эту затею, так можно было запутаться еще больше. Он устал, тело ломило, ноги ныли, – ночью он не снимал сапог и не сушил портянок, – каждый шаг давался всё труднее, но он знал, что останавливаться нельзя. Шел и шел, порой ему казалось просто чтобы не упасть, и каково же было его изумление, когда к шести часам вечера опять вышел на место своей ночной лежанки. Неведомым образом он нарезал круг за кругом, таскаясь в одном заколдованном пространстве. Рухнул на лапник, отлежался. Заставил себя встать, наготовил дров и, пока вода закипала, просушил на рогульках портянки и поставил сапоги голенищами к жару, дав роздых натруженным ногам. Затем заварил чай, доел хлеб, оставив шесть кусков сахара как НЗ.

Погода вконец испортилась, к ночи зарядил сильный дождь, пришлось натягивать еще волглые сапоги. Вмиг отяжелевшие ноги гудели, тело ломило, пролежанный лапник впивался в бока. Еловые ветви над головой и верный походный плащ спасали от ливня, костер шипел, но не гас, Мальцов кормил его постоянно, но теперь, усталый, полусонный, потерявшийся где-то неведомо где, он сник, и нехорошие страхи стали заползать в душу. Огонь, спрятавшийся в норку под большими поленьями, уже не радовал, как вчера, алый жар резал воспаленные глаза, а стоило отвернуться от едкого дыма в хлюпающую темноту – как перед глазами вставали огненные круги, за которыми ничего нельзя было разглядеть, и долго не проходили. Огромное пространство дикого леса сжалось до маленькой норки, и он чувствовал себя незащищенным, настороженно вслушивался во всхлипы и завывания ветра, вздрагивал от неожиданных скрипов и непонятных звуков, окружавших его со всех сторон. Постоянно мерещилась всякая чертовщина – казалось, выхода нет и не будет, он здесь умрет и косточки его растащит лесное зверье. В десять, одиннадцать и в двенадцать, как ни напрягал слух, Васькиных выстрелов не услышал. Забывался сном, просыпался, подкидывал дрова в ненасытный костер и опять засыпал. Окончательно проснулся в десять утра. Солнце било сквозь остро пахнущие смолой еловые ветви – на небе ни облачка, от мокрой земли поднимались влажные испарения. Наскоро вскипятил чаю, выпил его вприкуску с двумя кусочками сахара, встал и пошел, держа компас перед собой, и шел пять часов, упорно и четко по стрелке, и вышел к их длинному озеру. Сверился на берегу с картой и вскоре нашел палатку, а около нее хмурого, перепуганного товарища, успевшего уже похоронить его в своих худших думах.

– Твою ж мать! – закричал Васька, увидав его, подходящего к лагерю. – Спрашивать не стану, давай, – протянул ему котелок с супом, отрезал здоровый кусок хлеба. Молча сидел, курил, потягивая терпкий переварившийся черный чай из алюминиевой кружки, пока Мальцов жадно хлебал диетический бульон из рябчика.

– Леший меня водил, Вася, я всё круги нарезал, в одном месте толкался.

– Как же, леший! Ложись спать, только сапоги сними, дюндель. Выход всегда есть, рыпаться не надо, надо думать, а не паниковать. Спи уже!

«Выход всегда есть», – повторил он сейчас Васькины слова, глянул на луч света из окна: тот утратил яркость и серел на глазах. Две мрачные тени застывших навеки Романа и Давида тянулись от столбов-сталагнатов в трапезную и где-то посередине церкви сливались со сгущавшейся на глазах чернотой.

15