Крепость

Полночи из головы не идет этот наш разговор. Знаю наверняка лишь одно: Старик рассказал мне не все! Ведь он ни слова не сказал о том, чем фактически занималась Симона в Бресте…

Полночи из головы не выходит этот наш разговор. Наверняка знаю лишь одно: Старик рассказал мне не все. Он ни слова не сказал о том, чем фактически занималась Симона в Бресте.

За завтраком зампотылу сидит от меня четвертым. Сегодня смотрю на него другими глазами: так просто проникнуть в охраняемую крепость и постараться выведать об арестованной француженке — это уже кое-что! Жаль только, что я не могу с ним поговорить об этом его приключении: надо, прежде всего, получить добро от Старика.

— Хорстманн прибыл! — сообщает мне Старик, как только вхожу в его кабинет после столовой, — Он трижды выходил в море — лишь на третий раз удалось. В первый раз — повредили двигатели, во второй — он получил по кожуху. Но как! Даже шноркель не был задет.… Такое вот у нас веселое времечко!

Так-то вот! Мелькает мысль. Раньше такого не бывало. Должно быть, чертовски неприятно выходить в море под фанфары, а потом, не затуманив перископ, возвращаться обратно.

— Пойдешь со мной! — командует Старик, и я киваю понимающе, — Этому парню есть что рассказать.

По правде говоря, я уже сыт по горло всеми этими пусторечивыми встречами. Единственное, что меня еще привлекает, так это возможность выведать что-нибудь свеженькое у вновь прибывших офицеров. Однако с Хорстманном все по-другому — от него едва ли слова добьешься. Потому он мне и любопытен. «Тяжело», только и сказал Старик, когда я его спросил, как дела у Хорстманна.

Стоим на пирсе. На сигнальной штанге развевается вымпел. Старик вполголоса читает его.

— Они уже здесь, — говорит он, — В Бункере!

Меняем яркий, в легкой дымке утренний свет на сумеречный свет электрического освещения Бункера. «Они в Боксе № 4» — орет Старик сквозь свист паровых котлов. «Осторожно!» — кричит он снова и хватает меня за руку: я чуть было не свалился на какие-то тросы. Здесь нужно идти как грибнику: все время смотреть под ноги. Повсюду натянуты тросы или лежат, свернувшись в клубки шланги.

Старик буквально рвется на бетонный пирс в Бокс № 4.

— А вот и они! — орет он опять и указывает подбородком вправо.

За оконечностью мола медленно показывается нос лодки. На верхней палубе ряд серых силуэтов. На светлом фоне видны стоящие рядом две фигуры. Вот очертания зенитных пушек и поручни мостика. Вот видна платформа зениток. И опять ряд силуэтов: на корме верхней палубы стоит дневальный. Наконец появляется корма, и подлодка вытягивается перед нами во всю длину. Но затем она словно короче становится: из положения угла в 90° образуется угол в 45°. Затем угол уменьшается, пока не превращается почти в 0°.

Чуть не бегом мчимся по глубине Бункера назад. Группа встречающих, не шевельнувшись, уступает место Старику. Едва лишь лодка проходит створ Бункера, с мостика отчетливо доносятся громкие приказы рулевому и машинному отделению. Лодка приближается так быстро, что могу узнать стоящих на мостике. А один кажется мне очень знакомым, словно вышедшим из моих мыслей. Хорстманн довольно неказист. Его желтоватое, восковое лицо производит вид больного человека. А тут еще эта встреча на молу!

Уже в третий раз не могу сдержать слез при виде вернувшихся домой из боевого похода подводников. Первый раз это было в Бункере при Saint-Nazaire, когда на узком, скользком трапике подлодки, ведущем от пирса на ограждающие трубчатые релинги рубки какой-то подлодки, два, одетых в форменные кожаные куртки офицера-подводника, буквально утонули во взаимных объятиях. Вопреки всем требованиям Устава. Я знал, что это были два брата: один — командир какого-то потопленного эсминца, а другой — вахтофицер другого, также подбитого эсминца. И оба были подобраны разными подлодками. Когда я увидел, что они с трудом удерживаются в этот момент на узком трапике, а лица их заливают слезы, меня тоже проняло.

Во второй раз, когда экипаж «Питона» стоял босым на решетчатом настиле подлодки, которую им удалось спасти: далеко внизу от меня, в шлюзе. Был отлив, и лодки ждали высокой воды.

Было рождество. Рождество для меня всегда довольно трудное время, а тут еще эти бедолаги, что стояли босыми там, внизу. Для моих издерганных нервов это было уже слишком.

И теперь глаза у меня на мокром месте, когда вижу лица этих несчастных: они измучены, их силы на исходе, они едва могут держаться на ногах…

Хорстманн сидит в кабинете Старика и готовится к рапорту. Никак не могу поймать его взгляд: бегают глазки его туда-сюда, напоминая крыс загнанных в клетку. Но, кажется он готов.

— Больше никакой спешки, — наконец начинает Хорстманн злобным басом, — Мы, словно пчелы кружились. Целый день. Невероятно, ни минуты отдыха. Это просто бесило! Постоянное кружение. А пока два-три раза обернешься, цель уже далеко, так что и не подберешься. Да еще эта проклятая слабость. Так больше нельзя.