Крепость

На следующее утро царит плохая погода. И все же меня тянет в гавань. Весь вид — это одно сплошное сфумато: Туман над гаванью настолько плотен, что я боюсь задохнуться в нем. Время от времени вздымаются вверх несколько туманных пластов, но тут же их место занимают бурлящие новые пласты. Все серое и туманное. Чайки яростно проносятся в тумане, пронзительные, как темные призраки: крылатый голод. Пахнет морскими водорослями и морем, нефтью и рыбой. Я присаживаюсь на огромный влажный кранец и выжидаю, до тех пор, пока не различаю во все более и более редеющем тумане у противоположной пристани корабли, маленькие суденышки, плотно стоящие там друг подле друга. Сложно представить, как они различают, кому принадлежат пересекающиеся носовые части и корма. Когда туман рассеивается, на борту одного из них сверкает в утреннем свете свежая зеленая окраска, слепящая взор словно эмаль, и окрашенные свинцовым суриком пятна сияют, словно это инкрустированные в серые корпуса куски кораллов. Плавучий док с противолодочным кораблем внутри проходит мимо. Корабль кажется неуклюжим, когда показывается его раздутое в различных позициях подводная часть. Солнце, которое еще почти невидно, сверкает в окне кабины крана: оно одновременно высвечивает и глубокосидящие в воде, черные как смоль, шаланды с песком, что лежат перед акваторией порта. Внезапно раздаются пронзительные гудки — условный сигнал на восходе солнца. Перед завтраком держу курс в канцелярию Старика. На входе меня встречает щелкая каблуками фигура из театра теней, и приветствует зычным «Хайль Гитлер!»

— Кто это такой? — интересуюсь у Старика, входя в его кабинет.

— Господин из СД, — сухо бросает он.

— Надо бы все продезинфицировать здесь, — говорю осторожно, однако думаю в этот момент о Симоне: Нет ли каких новостей?

Старику, очевидно, не до шуток. Он сидит как аршин проглотил за письменным столом и не прикладывает ни малейших усилий, чтобы скрыть свое состояние.

— Хороших сообщений нет! — наконец бросает он резко.

Нет хороших сообщений?

И тут Старик говорит:

— «Та француженка, которая работала в Вашей флотилии, содержится под стражей в Fresnes» — так сказал этот костолом из СД. Но так ли это?

— Fresnes? — удивляюсь, — Где же это?

— Где-то около Парижа.

И помолчав добавляет:

— Кстати, он расспрашивал меня о тебе.

Чувствую такое сердцебиение, словно сердце готово выскочить из груди. Опять, с трудом подавленная паника овладевает мною.

— Жаль, что я не рассмотрел его.

— Ты его еще увидишь…, — произносит Старик глухо.

— И как все в целом было обрисовано, если я могу таким образом спросить? — спрашиваю как можно равнодушнее, чтобы Старик не заметил, что творится у меня на душе.

— Как товарищеская информация, так сказать.

Пришла лодка с ранеными на борту. На пирс Бункера их достают через люк рубки перевязанные бинтами, словно мумии и по сходням сносят с лодки к санитарному автомобилю. Никто не оттренировывал этот маневр. Дело дрянь, судя по тому, как страдают эти бедолаги. Но никто не сетует и не кричит.

— Нас обстреляли с бреющего полета! — доносится до меня. — Трое убитых, двое тяжелораненые.

Кто-то обращается к командиру:

— А что произошло вон с тем?

— Маат электромеханической боевой части. Обожжен газообразным хлором. Весь скальп снесло. Руки тяжело обожжены. Будем надеяться, что все обойдется.

Взгляд мумии бьет мне под дых. Когда я собираюсь уходить, вижу, что Старик тоже пришел. Старик, который уже многое повидал, выглядит довольно мрачно. Однако здесь ему открылась такая картина, с которой сложно примириться. Здесь, высший Режиссер пустил в ход все средства: глухую реверберацию команд в пустых кавернах бункера-укрытия, тусклое освещение… Проклятая инсценировка! Когда мы сидим в его кабинете, Старик говорит:

— Раньше, если что-то подобное происходило, то это оперативно исправлялось. Теперь же у нас практически нет врачей на лодках!

— У нас всегда на лодке был маат-санитар.

— Да, уже…

— И врач-командир.

Проходит немного времени, и Старик погружается в представленный перечень аварий произошедших на борту. Между тем у меня перед глазами стоят картины наполовину сожженных, потерпевших кораблекрушение судов, людей на лошадях, скелетов в спасательных шлюпках, утопленниках. Потерпевшие кораблекрушение — это стало бы темой номер два, если бы Свод правил и норм поведения позволял говорить об этом. Но эта тема является табу. Она никогда не будет затронута. Входит адъютант и хочет узнать у Старика насчет «мероприятия сегодня вечером». Старик одаривает его несколькими скупыми фразами.

— Не пойму, как эти парни отваживаются вновь рисковать своими жизнями ради пирушки, — ругается Старик, когда адъютант уходит.

Я знаю, что он подразумевает — я уже слышал от зампотылу, что партийный оратор на подходе.

— Это говорит о том, что они мужественные и смелые люди, — говорю я. — Они жаждут этого из-за близости фронта.

— Я бы хотел, чтобы все уже закончилось! — кидает Старик, театрально закатывая при этом глаза.

— Но должно ли так вообще все быть?