Крепость Ангела

Я достал из кармана ключ (есть ли слепок и у кого?). Отворил застонавшую дверь и спустился в уже гробовой мрак. Огненный язычок зажигалки слегка озарил застенок. Щелкнули бабушкины замки, услужливо подалась Митенькина крышка — мертвые на местах. А вот урны сдвинуты — нарочито, вызывающе расставлены по углам.

И не запомнил я, как очутился на поверхности (не иначе — оккультным духом выдуло). Траурное поднебесье опустилось на землю, сейчас начнется мистерия, скрюченные смуглые пальцы потянутся к яду, блеснет голубой глаз, кто-то зажжет высокий костер… И опять всплыло: «Мистерия — опыт прижизненного переживания смерти» — моя фраза, с которой начинаются записки, я сам ее сочинил, точнее, она возникла вдруг из каких-то духовных глубин, из глубины моего собственного падения. Граф Калиостро поднимался наверх — как сказал доктор — третьего сентября.

Не может быть!

Я зачем-то спустился. Огонек озарения… вот зачем! (Осознал и захохотал, хохот ударился о плиты и свернулся бесовским свитком.) Забыл закрыть старухин гроб. Ладно, не сходи с ума, готовь ловушку любезному покровителю… Но я все стоял и стоял на коленях почему-то, в полной тьме, держась руками за полированную боковину разверстого гроба.

«Где ты ее прячешь?» — «Да не прячу! Все до цента вложено в газовые акции». — «Погребенные уже не скажут!» — «Клянусь, я верну!» — «Ты — убийца!» Быстрый, нервный диалог двоих, третий в пьяном порыве обнимает липку… Но зачем же такой крутой обман, ведь его легко проверить… А таинственный визит Наташи к бабуле? «Погребенные уже не скажут». Фреска. Сакраментальное слово «яд». Не припадок безумия, а попытка предупреждения? Но синьор сделал фотографии — опять ненужный риск!..

Я резко встал. Слово «яд» как будто сняло шок («ужас полуночи») и вернуло чувства — пыльная прохлада дерева, тишь, темь, вонь от разлагающегося трупа… изысканный аромат в хижине доктора… настой от бессонницы… «клейкие молодые листочки» и еще какая-то травка… забыл… сон, в котором оживает «Тринити триумф», руки тянутся к чаше с пурпуром… с тупым стуком захлопнулась крышка, я хотел уйти — и вдруг заблудился, натыкаясь на сырые плиты, плиты, плиты, каменный хлад мавзолея… вон наверху сереющая дыра — прогал в столетний сад… поднялся, ощупывая руками ступени… «Спасен!» — почему-то подумалось на студеном ветру, надо спешить, спасать… только бы она еще не ушла!

* * *

Она не ушла, костер не горел, окно «трапезной» светилось. Вот так же неделю назад я увидел свет, бросился на крыльцо, отчаянно постучал — тотчас отворилась дверь, будто она ждала меня за порогом.

— Ты? — Смуглое лицо вспыхнуло, она обняла меня за шею, прижалась всем телом. — Как хорошо! Я уже собиралась…

— Я не ездил в Москву. Был у доктора.

— Родя, ты дрожишь!

— Холодом подземелья.

— Твои шутки… Ты спускался в склеп?

— Да. Урны опять передвинуты.

— Господи, что происходит?

— Убийца хочет создать иллюзию жизни.

— Не понимаю!

— Сейчас поймешь. Но сначала чаю, продрог жутко.

— О, как раз чайник вскипел, я хотела на дорогу…

Мы прошли в «трапезную», сели к столу с чайником, возникли две дымящиеся глиняные кружки.

— Погоди, огненный… Рассказывай!

— Ну, прежде всего, дорогая моя, я не наследник брата своего.

— А что? Завещание нашли?

— Степа выкопал. О нем, видимо, никто не знает. — Исподволь я ее испытывал. — Он советует уничтожить, документ у нотариуса не заверен, свидетели мертвы.

— Кто ж счастливчик?

— Русская Православная Церковь.

Лара от смеха упала головой на стол.

— Вот уж действительно кузен твой — господин с усмешечкой.

Мы разом глотнули обжигающей жидкости.

— Так уничтожить?

— Еще чего! Да ты на это и не пойдешь.

— На это «слюнтяйство»?

— Извини, я была не права. — Она улыбнулась бесшабашно. — Стало быть, по святым местам не поедем?

— Нет, любимая. Тут надо дела закончить.

— Родя! — Художница подняла прелестное лицо. — Ты говоришь как-то… ты разгадал?

— Кажется, да. Слово «яд» на фреске — предостережение. Паоло поднимался в спальню накануне ее смерти и…

— Ой! — Лара вздрогнула, вмиг побледнела… Рука ее поднялась и опала.

Я побежал на выход, она за мной, крича:

— Сейчас! Я фонарик… Не выходи без меня! Страшно…

Выскочил на крыльцо, тут же она появилась и схватила меня за руку.

— Как тогда… вон там на опушке… белое пятно! Может, мне померещилось?..

— Нет! Вспомни костер.

— Но кто?..

— Откуда я знаю? Пошли!

Рука об руку пронеслись мы по пустынной аллейке, и проселок пуст, сквозь летучие тучи проплывали звезды и лунный блеск проливался. Вернулись. Она вприпрыжку вбежала в сарай. Я позвал:

— Куда ты, девочка?

— Хворосту наготовила. Разожжем наш костер!

— Обязательно. Но погоди, чаю выпью, в горле пересохло.

Мы вновь уселись за узкий тесаный стол, я поднял кружку:

— За успех безнадежного дела!

Она звонко засмеялась.

— Чаем не чокаются!

— А мы чокнемся. До дна! — И почудилось мне, будто высокое черное окно в мелких переплетах надвигается… Неужто и вправду кто-то наблюдает за нашими поминками — именно это слово я употребил мысленно и спросил: — В прошлую субботу на поминках ты подлила болиголов в брусничную воду? Не бойся, я никому не скажу.