Крепость Ангела

— Заведением дяди Аркаши запахло. От чего он Марью Павловну тогда лечил?

— От малокровия.

— И во время этой свистопляски мать носила тебя в утробе… мадонна с младенцем. А отец? Отстранился?

— Как порядочный человек (то есть трус и слабак), не мог же он на женщин доносить. В общем, родители подтвердили, что в течение родов старуха неотлучно находилась при маме.

— Ты родилась под знаком убийства.

— Это точно — на кровати под «Погребенными». А старуха совсем сбесилась и нас всех выгнала. Насовсем.

— Как же она потом приняла тебя?

— Пожалела сироту. А я с детства была в курсе, мама любила вспоминать. И «малая родина», — Лара улыбнулась так трогательно, точно ребенок, — дворянское это гнездо, меня притягивала со страшной силой. На этюды сюда ездила и просто так, каждую тропинку знаю. Однажды пишу пруд — тот самый, — появляется ведьма в черном и начинает гнать: частное владение, никого не потерплю. Я сказала: «Я ваша крестница, Марья Павловна, под «Погребенными» родилась. А мама недавно умерла». Она меня не хотела, я уверена, но почему-то смирилась.

— Приняла как свой крест.

Художница вдруг подмигнула:

— Крестик с цепочкой, а? Испугался?

— Испугался. А ты так и не выдала Марье Павловне, что «в курсе»?

— Нет, конечно, и мы неплохо ужились. — Она улыбнулась. — Следили за успехами внуков. Мне были близки твои стихи, но не все, нет…

Я перебил угрюмо:

— Почему ты сделала ставку на меня, а не на биржевика?.. Впрочем, он интеллигенток на дух не переносил.

— Мне не деньги нужны, — заявила она надменно. — А весь мир, который они могут дать. И ты сразу полюбил меня, разве не так?

— Я увлекся — да так, что весь мир позабыл.

— Но сразу уехал. А с Евгением мы перезванивались, у нас завязались деловые отношения, ради бабули и богатого внучка.

— Это ты заставила ее переписать завещание?

— Я не собиралась, наоборот: ты должен был быть чист как стеклышко. И так бы все тебе досталось. Но как-то упомянула мельком, что тебя жена бросила ради биржевика. Старуха не терпела разврата.

— Когда ты украла у нее болиголов?

— Про яд я знала от мамы, выследила давно (наверху в комоде), а подменила в тот день, как с вами познакомилась, вы с ней ходили смотреть склеп.

— И ты уже составила план?

— Еще нет… на всякий случай подменила водой. Подумала, пригодится. Ну, об остальном ты, наверное, догадался, ведь ты такой умный. — Она встала.

— Куда?

— Хочу костер разжечь, ты отдохни пока. У тебя усталый вид.

— Сядь. Договорим.

— А наш костер?

— Ты ж горела исповедаться!

— Хорошо, я для тебя на все готова.

— Я знаю. Итак, в прошлую субботу ты услышала от меня угрозу кузена: «Завтра же наследства лишу!» — и начала действовать. Доктор снабжает тебя настоем из листьев березы и крапивы — от бессонницы. Мы с тобой попили чайку, и я заснул как убитый. Рассказывай.

* * *

— Как и ты, я действовала скорее по вдохновению, а не по плану. — Лара усмехнулась. — Передо мной был образец тридцатилетней давности. На похоронах Марьи Павловны мы обстоятельно побеседовали с Евгением…

— Не может быть, чтоб он стал твоим союзником!

— Впрямую — нет, но крепко помог. Я тогда же уловила, с какой преданностью он относится к тебе и к жене твоей.

— И он, и она подписали завещание Всеволода.

— Так вот не зря же все они и подохли! — Судорога ненависти исказила на миг обольстительное смуглое лицо. — Мы касались этой темы в день похорон старухи, но он скрыл, обманул: Родя — единственный наследник… — Она вдруг рассмеялась беспечно. — А, я не злюсь, что ж теперь! Проживем и без миллиардов, правда?.. Ты заснул, я повторила путь старухи, спрятала ее велосипед в перелеске возле станции. И с вокзала позвонила Всеволоду: ночью я уезжаю на Волгу, но имею к нему деловой разговор, сугубо конфиденциальный. «Я всех разогнал», — был ответ. «Можно устроить сделку на предмет родового поместья, при определенных условиях». Он сразу клюнул. И принял меня.

— Ты сказала, что сможешь меня уломать?

— Да. И для правдоподобия потребовала приличные комиссионные, если дело выгорит.

— И он поверил?

— А как же? — изумилась Лара. — Твой кузен был убежден, что ты меня любишь. Однако нужна была записка… ну хоть намек на самоубийство. Я сказала, что это и есть мое условие, он написал под диктовку: «Я, Всеволод Юрьевич Опочинин, выражаю свою волю: захоронить в моем родовом склепе подателей сего документа».

— Кто такие податели?

— Я объяснила Всеволоду, будто бабка заразила тебя дворянской фанаберией, он так хохотал над этой запиской, говорит: «Не подозревал, что Родька такой «дворянин»… А кто второй «податель»?» Я призналась, что документ тебе только покажу, а хранить его буду для себя: я желаю лежать рядом со своей благодетельницей.

— Не представляю, как брат поверил в такую старомодную чушь!

— Пьяный, — отрубила Лара. — И сам предложил отметить наше сотрудничество.

— А как ты вызвала Наташу?

— Она сама явилась в кабинет… такая возбужденная, на нервах. «Что вы здесь делаете?» «Гуляем! — крикнул Всеволод. — Принеси шампанское и бокалы!»

— Как же ты исхитрилась подлить яд?