Крепость (ЛП)

Проклятье! Как работает мой мозг: я возвращаюсь в мыслях в Хемниц и к колонне демонстрантов в долине у подножия горы Касберг. Музыка того времени тоже вошла в мою кровь и плоть: барабаны, трубы, рожки — все, что могло опьянить меня до беспамятства. Я тогда был в состоянии пробежать полгорода, следуя за музыкантами, очарованный звуками маршей. Блеск медных труб, красно-белые перевязи на литаврах, взлетающие и ниспадающие звуки барабанов, дробь колотушек.

В то время я страстно мечтал о барабане, настоящем взрослом барабане — а не о его детской имитации. И вот уже вскоре, я нахожу его под моей рождественской елкой. Но радость была коротка, т. к. дедушкой мне были предоставлены и определенные часы муштровки. Я должен был «аккуратно» учиться барабанить, «как нужно», а барабанщик, который меня этому обучал, был жестокий, воняющий табаком усатый парень, который внушал мне неописуемое отвращение, когда обнимал меня, брал мои руки с барабанными палочками в свои лапы и заставлял выбивать марш:

— Давай, делай все сам, да точно! — приказывал он мне, — иначе получишь оплеуху!

Каждый раз, когда еду в Германию, я редко теряюсь. Но вот что интересно: до сегодняшнего дня, поездки в Берлин были для меня настоящим кошмаром: жалкие гостиные номера, вечная путаница в темных улицах, случайные знакомства….

Мое купе расположено как раз на передней колесной оси вагона. Стоит мне только забыть об этом, как резкий перестук колес на стыках рельсов напоминает мне об этом. Давно испытано правило гласит: «Всегда располагайся в середине вагона», однако офицер на вокзале не смог мне в этом помочь.

Вагоны Chemins de Fer Francais довольно грязные. Мебель купе, его обивка покрыты пылью. А у меня при себе нет ничего, что можно было бы подстелить на сиденье, чтобы улечься. Но поскольку мне вовсе не хочется лежать на грязном красном бархате сиденья просто так, достаю и расстилаю на нем свежую белую рубашку — больше на том месте, где будет лежать моя голова — у внешней стены противоположной двери купе.

Когда я просыпаюсь уже ясный день. Сажусь и смотрю сквозь покрытое грязью окно: передо мной в дымке раскинулось серое море развалин с несколькими причудливыми, словно утесы в море остатками брандмауэров. Этот вид повергает меня в шок. И это при всем притом, что я уже видел, Бог знает сколько разрушенных городов, и должен был бы давно привыкнуть к виду разбомбленных зданий. Но я приехал прямо из Парижа, а Париж стоит целехонек, как пасхальное яйцо. За окном должно быть лежит Аахен. И тут я вздрагиваю от испуга за то, какой путь предстоит пройти нашему поезду: Кельн, Дортмунд, Ганновер…, т. е. города, которые вновь и вновь будут подвергнуты бомбардировке, ведь все зенитные средства сосредоточены теперь именно на защите столице и вокзалов. Только в этом случае обеспечивается постоянный проход поездов, несмотря на все разрушения.

А Гамбург? Судя по всему сейчас должно быть 7.25, но мне не приходится смотреть на часы, дабы узнать точное время, т. к. уже ясное утро, да и вокзальные часы более не существуют.

Разрушенная Германия! Перед глазами мелькает калейдоскоп событий. Я уже почти забыл Гамбург. А может, просто усилием воли вытеснил его из памяти? При всем при том, в Гамбурге было довольно тесно: помню, в гостиничном номере, на паркете вокруг меня лежали с полдюжины зажигательных бомб, а разбитая стеклянная крыша отеля Райхсхоф сыпалась мне на голову стеклянными брызгами.

Я был в неведении целый день, но не узнал почти ничего: один троглодит сменял другого, и я был уж точно одним из них. В Гамбурге погибло более 40-50000 человек. Голод, жажда, но я, во что бы то ни стало, хотел найти дом моего товарища по комнате, Борхера. Иногда, как это ни странно, я чувствовал себя неловко: мне грезилось, словно это Я — тот, кто спровоцировал нападение.

Моя первая увольнительная в Гамбурге! Она была словно экскурсия в рай. Какое же было благо избавиться от всех этих унтер-офицеров! Комната отеля, через окно льется тихая музыка из расположенного внизу зала; ванна и теплой воды столько, сколько хочу, мохнатое полотенце. А потом — так мыслил я себе — в парикмахерскую и под люстрами, в окружении мрамора, потягивать кофе с горячей булочкой.

Но внезапно вмешался черт…

С моей старой Родиной все кончено. Все разбомблено и сожжено. Даже городской склад в Хемнице не избежал этой участи, склад, куда стаскивались все наши пожитки, даже пианино и одежда, что я приобрел в Дрездене. Вот еще один поворот калейдоскопа событий: Наш дом продается с аукциона: даже ванны, полные замоченного белья вывезли из прачечной.