Крепость (ЛП)

А сегодня? Сегодня вся Германия лежит в руинах — и не только Германия: с собой я везу в Рейх фотографии нового налета на Сен-Назер. В Рейх, домой! Мне вовсе не смешно. От этого «Рейха» сегодня осталось не так уж и много. Эти утомительные, тяжелые минуты по полу- и полностью разрушенным городам и весям было раньше сущим наказанием для возвращающихся домой: не было ни одного крупного вокзала, не пострадавшего от бомбежек. Стоящие повсюду здания зияют своими страшными развороченными внутренностями…. Ужасное впечатление производят болтающиеся под ветром, словно приклеенные к одиноко торчащим среди развалин разбомбленных домов брандмауэрам, остатки бившей здесь когда-то жизни. Стоило бы зарисовать эти абсурдные образчики различных брандмауэров. Но когда же этим заняться? Буквально вбираю в себя эту удивительную красоту целых полей развалин: многократно повторяющуюся красноту, волнами уходящую вдаль, словно ступени, горами нагроможденного, размолотого в пыль и прах кирпича, чернильно-черные провалы торчащих то тут то там каминов, трубы которые изредка высятся как одинокие строения на смертельно-бледных известковых полях моей будущей картины. В качестве графических элементов, тут и там, на стоящих вдоль полотна железной дороги стенах, торчат большие, часто разбитые на куски, слоганы с названиями фирм. Рекламные надписи, лишенные отдельных букв или даже слогов читаются как шифровки высшей степени секретности. А за окном уже вновь возникают причудливо завитые стальные балки, которые словно элементы гигантского чертежа привносят в горы руин своего рода пастельные тона.

Снова темнеет. Собственно говоря, мы уже давно должны были прибыть в Берлин, но, скорее всего, теперь уже не ранее утра. Тоже неплохо: все равно сегодня я не хотел бы ни с кем встречаться.

Проводник объясняет мне, что наш поезд сделает остановку еще и на станции «Зоопарк». Оттуда я, если повезет, проеду трамваем до нужной мне остановки. Это, конечно, если трамваи еще ходят. А там, прежде всего, я размещусь на квартире.

А может, сразу направлюсь в Ставку Главнокомандующего — в ОКВ. Сбыть там свою курьерскую сумку и махнуть к Ёльгену, моему компетентному, всегда в курсе последних событий, другу — капитану третьего ранга. Внутренне напрягаюсь от охватившего меня волнения при мысли о предстоящей встрече с Рейхсминистром. Однако, честно говоря, я уже составил себе программу на день приезда.

В первую очередь надо бы заглянуть в свое издательство, на Лютцовштрассе, 89. Однако, навряд ли все ограничится одним лишь посещением. Царь Петр захочет получить от меня обстоятельный доклад.

Так же надо будет сбыть с рук и посылочку, от нашего фотолаборанта, и всю ту дребедень, что оттягивает мне руки. Прекрасно понимаю, к каким трудным усилиям это все приведет, но тут уж как говорится: взялся за гуж, не говори, что не дюж! Если бы я хоть приблизительно знал, что от меня хочет Геббельс!

Упорно пытаюсь заснуть. Но менее всего в этом поезде думается о сне. Каждый раз, когда поезд останавливается, слышу доносящиеся из прохода вагона рыкающие голоса, и пытаюсь, напрягая слух прислушаться, чтобы понять, что же рыкают на странном диалекте люди за дверью моего купе.

Поезд теперь переполнен. Ручку двери моего купе то и дело дергают. Хорошо, что никто не пытается выбить переборку. За окном царит темная ночь. Иногда облака рассеиваются, и тогда лунный свет бросает причудливые тени на проплывающий за окном ландшафт.

Того, что моя поездка на этом поезде придется через руины и развалины, я и в дурном сне не мог представить. Рельсы легли исключительно вдоль сожженных дотла руин. Невольно задаю себе вопрос: сколь много человек осталось лежать под завалами кирпичных стен и щебня? Когда начнут все эти трупы вонять разлагаясь? Имеются ли списки всех погибших при бомбардировках? Что касается мертвых, то, что их есть и немало — это прописные истины, и это очевидно. А кто еще околеет за это время, вряд ли будет дополнительно объявлено властями….

Нахожусь в абсолютном неведении того, кто из моих школьных товарищей еще жив. Многих, скорее всего, уже нет. Несколько погибли в Польше. Об их смерти мне сообщили те, кто затем погиб во Франции. А теперь? Из моих подружек две точно мертвы: Рената Венце и Лена Шварц. Обе убиты бомбой. Рената в Магдебурге, а Шварц в Берлине. Гизела лишь чудом уцелела в бомбоубежище. Ей чертовски повезло, когда ее, заживо погребенную под руинами убежища, вернули к жизни. Ну, а, собственно говоря, когда я видел-то ее в последний раз?

Итог замечательный: едва ли большинство моих друзей живы. Мой призыв, если так и дальше пойдет, будет полностью уничтожен.