Крепость Серахс (книга первая)

— Ну, смелее! Неужели сегодня она так и останется целой?!

Из-под навеса поднялся приезжий из Мары, он подошел к Сапар-ашикчи:

— Ну-ка, дай ее сюда!

Ашикчи посмотрел на человека с сомнением:

— Друг, а не боишься опозориться?

— В Мары я пока не позорился ни разу.

Сапар-ашикчи, смеясь, протянул ему кость.

— Ну что ж, попытай счастья. Что Мары, что Серахс — какая разница, бараны везде одинаковы!

Человек крепко схватил кость и принялся ломать ее. Но кость не поддавалась. Люди тем временем уже обступили его.

— Смотри, чтобы каких лишних звуков не вышло от натуги!

Все смеялись.

Лицо гостя налилось кровью. Он напрягся из последних сил, но кость не ломалась. Он подержал ее еще немного и вернул Сапару-ашикчи. Посмотрел уничтожающим взглядом на тех, кто насмехался, и отошел в сторону.

— Смотри, серахские кости оказались покрепче марыйских!

— Ладно, что издеваетесь! Не знаете, как говорят: чужой гость дороже своего отца!

Но насмешник не сдавался:

— А если дороже, так сидел бы себе, как наши отцы, да ел дограму, ее и так дадут!

Вызвался новый охотник:

— Ну что, ашикчи, никто не может? Попробовать, что ли?

— Попробуй. А не боишься, что и у тебя выйдет, как у марыйского гостя?

Человек вытер жирные руки о сапоги, потом взял горсть песку и растер его между ладонями.

— Ну, давай сюда.

— Попробуй, попробуй! А вдруг повезет!

Человек взял кость, но несколько иначе, чем гость из Мары. Подумал немного и напряг мышцы.

— Йя, аллах!

Одновременно с его вскриком послышался треск, и кость разломилась надвое, легко, как куриная.

— Сачак! Сачак! Несите сачак! — кричал Сапар-ашикчи.

Победитель увидел Каушута, подходившего к ним.

— Что, и ты тоже хотел постараться?

А тем временем к Каушуту, стоявшему чуть в стороне, подошел какой-то старик и тронул его за локоть.

— Каушут, а что там за письмо пришло в Мары? Ты не говорил с этим человеком?

— Да он сам толком не знает. Говорит, вроде из Бухары прислали. Пишут, отделяйтесь, мол, от Хивы и идите к нам… Вроде они там собираются стать на сторону сарыков, салыров, текинцев, вообще всех туркмен.

— А-я-яй, дело какое! Что-то многие хотят защищать, да мало кто это делает… Наверное, и Ниязмуха-мед уже про это знает?

— А как же! Да не только он, уже и Мядемин-хан знает. Завтра, говорят, Ниязмухамед едет в Хиву. Вроде хан ему велел срочно приехать. Ясное дело, не на свадьбу зовет! Наверное, все из-за этого.

— Может, и наш хан проснется, когда узнает, что нас уже другие защищать хотят?

— Не знаю я, не знаю… Только боюсь, как бы еще хлеще не стало от этих всех защитников!..

— Да, трудное наше дело…

Тут кто-то крикнул:

— Каушут! Где Каушут? Иди сюда!

Каушут извинился перед стариком и подошел в ту сторону, откуда его звали.

У изгороди стоял человек, который пришел сказать, что Каркару опять украли.

Летом Хива, если смотреть на нее издали, кажется покрытой дымкой и проглядывается сквозь нее еле-еле. Из-за жары в городе — как в раскаленной печке. Даже редкие ивы, что растут по берегам арыков, не дают ни тени, ни прохлады. Но людей на улицах от этого ничуть не меньше. Старики в белых чалмах идут к мечетям, небрежно размахивая своими тросточками. На улице играют чумазые мальчишки и разбегаются при виде этих важных господ. Тянут свои ноши верблюды, ослы, и под стать им идут впереди хозяев, согнувшись под грузом, полураздетые амбалы.

И поэтому, когда Ходжам Шукур со своим караваном вошел в город, это событие не произвело на его жителей никакого впечатления. Каждый день сюда прибывали десятки таких караванов, и этот отличался, может, только тем, что прибыл из сторон более дальних, чем другие. О далеком пути, пройденном караваном, говорило множество пустых бурдюков, наваленных на спину одного из верблюдов, и чересчур утомленные лица людей и морды животных.

Впереди всех на белой лошади ехал Ходжам Шукур. Он дремал в седле, с трудом ворочая полуприкрытыми глазками. Кроме верблюда с пустыми бурдюками, все остальные были тяжело нагружены. Только еще у одного переднего груз был легким — на нем стоял богато убранный паланкин, обтянутый со всех сторон тонкой тканью. И увидеть, кто находился внутри, было невозможно.

Ходжаму Шукуру, чтобы окончательно не лишиться своего ханства, нужна была твердая опора. Но опоры такой ни в Мары, ни в Серахсе у него не было. Не только простые дехкане, но и ханы и баи отвернулись от Ходжама Шукура. Поэтому он и отправился искать поддержки в Хиву.

Ополчившийся втайне на свой народ, Ходжам Шукур и всех других подозревал в измене. Ему казалось, что Мары и Серахс собираются сговориться с Ираном и выступить против Хивинского ханства. Каждый раз, когда кто-нибудь из ханов или беков на несколько дней покидал Серахс, ему мерещилось, что они тайно пробираются в Иран, и испытывал сильное беспокойство. Так, перед самым своим отъездом Ходжам Шукур прослышал, что Пенди-бай вместе с сыном Мяликом отправился на поминки в Теджен, но не поверил этому и поручил Кичи-келу точно разузнать, не кроется ли за поминками что-то другое.

Была у него на совести, кроме прочих, и еще одна вина, заставлявшая теперь вдвойне трепетать перед своим народом.