Крепость Серахс (книга первая)

Когда трое пришли, на ковре, расстеленном у кибитки Ширинджемал-эдже, уже сидели несколько стариков и разговаривали между собой, делились последними сплетнями и слухами. Один из них говорил с таким жаром, точно видел все собственными глазами, рассказывал о нападении аймаков на сарыков, как троих убили и угнали целую отару овец. Ширинджемал-эдже стояла рядом, слушала и вздыхала. Завидев за изгородью новых гостей, она торопливо засеменила им навстречу.

— Алейкум салам! — она поздоровалась с Келханом Кепеле, как с самым старшим, а потом уже с Каушу-том и Ходжакули. — Проходите, молодые люди! Проходите.

"Молодые люди" сели на те места, которые указала им старуха. Сперва был прочитан аят, потом товир[46]. И только после этого общий разговор возобновился.

— Каушут-бек, — начал один из аксакалов, — я слышал, из вашего аула украли какую-то девушку, а потом привезли назад. Это правда?

Каушуту не хотелось, чтобы история с Каркарой расходилась по чужим аулам, потому что после, при сватанье, могло бы сильно повредить ей, и он на всякий случай соврал:

— Да сплетни! Знаешь, люди иногда в капле лужу хотят видеть. Никто ее не крал. Напали двое, наши вовремя подскочили и отняли.

— Ну конечно, — ответил старик, — я и сам так думал. Не могли они испортить девушку, а потом вернуть назад!

На этом разговор о Каркаре и кончился. Из кибитки принесли миски с едой и поставили перед новыми гостями.

Один старик спросил другого:

— Чарыяр-ага, а сколько же лет прожил Ораз?

— Вообще-то говорили, что ему было восемьдесят семь, но мне кажется, на самом деле он был гораздо старше.

— А какой у него был год?

— Год обезьяны. Ну-ка, кто у нас грамотный, сосчитайте.

— Обезьяны? Какой, старшей, младшей?

— Старшей, снежной обезьяны.

Один из стариков, смысливший в счете, принялся считать по пальцам.

— Значит, так, — сказал он после долгой паузы, — с года обезьяны прошло без одного девяносто лет…

— Ну теперь, Чарыяр-ага, пора прочесть тебе аят.

Чарыяр-ага сосредоточился и принялся вполголоса нашептывать молитву. Когда он закончил, остальные воздали почести умершему.

— Светлый путь!

— Да попадет он в рай!

— Да принят будет Ораз-ага аллахом!

В это время к кибитке Ширинджемал-эдже подошел высокий старик со светлым лицом и белой бородой. В одной руке у него был тростниковый посох, а другой он держался за мальчика лет семи в оборванных штанишках и ситцевой рубахе, едва доходившей до пупка. На голове у мальчика была мохнатая шыпырма, мех которой падал ему на лоб и почти закрывал черные юркие глазки. Мальчик не отнимал свою руку от руки старика, словно боялся чего-то. Завидев сидящих, мальчик подергал старика за рукав и, когда тот нагнулся, зашептал ему что-то на ухо. Старик сам сделал несколько шагов вперед, засунул посох под мышку, сцепил пальцы обеих рук и стал читать стихи:

Саламалейкум, стар и млад!
Сердце кровью, братья, облилось.
Да будут дни ваши счастливы до конца!
Сердце кровью, братья, облилось.

Враг напал на нас, кто воевал, кто убежал…

А моя судьба несчастней всех других.
Двух сынов моих война взяла.
Сердце кровью, братья, облилось.

И глаза мои от слез ослепли.

Тело пополам мое согнулось.
И пошел я прочь с моей земли несчастной.
Сердце кровью, братья, облилось.

Руки женщин шерсть уже не режут.

Нету отдыха в земле моей народу.
Я не нищий, я слуга аллаха.
Сердце кровью, братья, облилось.

Сто лет жизни, кто врага накажет!

Пусть туркмены все сойдутся вместе.
Заколите псов поодиночке.
Сердце кровью, братья, облилось.

Был бы Хызром [47]

я, то дал бы воду ждущим.За туркмен отважных жизнь бы я отдал.
Но несчастный я Атаназар всего лишь…
Сердце кровью, братья, облилось.

Старик закончил чтение и, словно опасаясь, чтобы спутник его не пропал, нащупал дрожащей рукой сначала шыпырму мальчика, а потом ухватился за его плечо.

Старики похвалили слепого за его стихи.

— Ровесники, мы не нищие, мы рабы аллаха, никому зла не делаем.

Чарыяр-ага поднялся и подошел к поэту:

— Рабы аллаха, отведайте нашего хлеба-соли! Эта подстилка расстелена здесь, потому что справляют сороковины умершего. Садитесь, справьте с нами тризну.

— Вот как!