Крепости неодолимые

Так, видение старейшины одного из ижорских племен Пелгусия святых Бориса и Глеба в ночь, предшествовавшую сражению, характеризуется, например, Шаскольским И. П. и др. как «культовая направленность жития». Но давайте послушаем, что сообщил Пелгусий (Пелгуй) Александру. Находясь в дозоре, старейшина, принявший православие под именем Филиппа, очевидно, незадолго до описываемых событий рассказывал князю: «Чтобы не заснуть, стал я творить про себя молитвы «Отче наш» да «Богородицу». Читаю… Смотрю я, княже, и вдруг вижу, что на реке что-то зачернело… потом стало видно, что это — лодка… людей на ней немного… Наконец можно было уже рассмотреть, сколько людей в лодке… Четверо гребут, один рулем правит, все одеты в черное, а посреди лодки стоят два молодых и красивых витязя. На них червленыя одежды так и блестят, и кажется мне, будто их лики мне знакомы… Только старший говорит младшему: «Брат Глеб, вели грести скорее, да поможем сроднику нашему Александру». Вспомнилось мне, где я этих витязей видел, в святом храме на иконе святых благоверных князей Бориса и Глеба».

Было бы наивно полагать, что человек, писавший «Житие Александра Невского» и принадлежавший, без всякого сомнения, к духовному сословию, не внес бы в произведение собственное миросозерцание и не насытил бы его картинами божественного восприятия событий. В конечном итоге все зависело от фантазии сочинителя, который не пренебрег формой жизнеописания, сумел воплотить замысел в реальность. Не потому ли Житие пережило даже многие творения современных писарчуков от истории, умудрившихся в наш атеистический век идолизировать множество святых, невзирая на их кроваво-фантастические деяния. Возраст у Жития — семь веков, и до сих пор оно читается с чувством гордости за свершенное нашими предками на берегах Невы. Оно выдержало самое серьезное испытание временем, и его безымянный творец вовсе не канул в Лете истории России: в ней его имя звучит как Русский Человек. Стоит ли говорить, что то же безжалостное время если не уже, то в ближайшем будущем окончательно разрушит самый великий, но ныне изрядно потускневший миф века.

В ту июльскую ночь 1240 года, которая разделяла мир от брани, жизнь от смерти, добро от зла, напряжение в стане россиян достигло наивысшего предела. К сожалению, в Житии не отложились десятки видений, посетивших воинов перед решительным боем. Чудились им их родные очаги, матери, жены, детишки, родня и многое другое, от чего оторвал их призывный звон церковных колоколов.

Перед началом похода раздавался он и с колокольни церкви Бориса и Глеба в Новгороде, где служители и паства молились о ниспослании победы воинству новгородскому. И в том, что именно этих святых увидел во мраке Пелгусий, не было ничего удивительного. Поборники справедливости и правды, христианского веротерпения с момента признания их святыми стали покровителями града на Ильмень-озере. Александр Ярославич, выслушав рассказ Пелгусия, не усомнился в его словах и ответил: «Да, полны чудесами творения господни, но не нам с тобой судить».

В день сражения князь Александр бился со шведами как рядовой дружинник и, судя по этому, пренебрег не только своей жизнью, но и дал понять окружающим, сколь велика цена битвы. Можно отнести этот поступок к молодости князя, вспомним, ведь ему в ту пору было всего лишь двадцать лет. Но в лихолетье на Руси мужали рано, и не случайно, что князь одним из первых вступил в бой и, по всей видимости, последним вложил меч в ножны. Точный расчет, безграничная вера в воинов дружины привели к победе. А ведь по оставленным нам летописцами сведениям, шведами предводительствовал не более и не менее как «король части Римъскыя», да и сами захватчики, ведомые «пис-купами», изображаются римлянами. Стоит напомнить, что перед шведами, или, как их еще называли, норманнами, в начале средних веков трепетала вся Европа, а в церквах Германии и Франции зачастую можно было слышать молитвы об «избавлении от ярости норманнов».

Но ни воинское мастерство, ни магические заклинания епископов не смогли предотвратить возмездия, и только ночь и бегство на судах спасло шведов от полного разгрома. Изрядно досталось от Александра предводителю нашествия, которому он «възложи печать на лице острым своим кипиемь». Пожалуй, не было ничего более унизительного на Руси, чем признать человека рабом и сделать при этом на челе отметину. Так тот, кто мечтал обратить Русь в рабство, не миновал печальной участи.