Соня усмехнулась. Она пытается хотя бы за глаза новоявленного графа уязвить, в то время как сама пропустила так много в своем образовании. Если представить её знания в литературе, не говоря уже о других науках; в виде некоего полотна, оно окажется всё в дырках – пробелах невежества.
Время за чтением пролетело незаметно. Когда Соня пришла в себя, ей показалось, что она слышит голоса. А потом и вправду дверь в библиотеку открылась. На пороге показался всё так же, как в начале её визита, разодетый граф, словно совсем недавно он не занимался многотрудным делом хирурга.
Соня поспешно вскочила – собственно, а вскакивать‑то было зачем? – и спросила его:
– Ну, как всё прошло?
– Великолепно!
– Я могу пройти к Мари?
– Нет. Она спит. Мне пришлось дать ей двойную дозу опия – любое терпение имеет свои пределы. Хотя такой мужественной женщины я ещё не встречал. Как она к вам попала? Вы знаете, кто её родители?
– К своему стыду, я даже не знаю её фамилию. Мне известно лишь, что девушка – сирота, воспитывалась в приюте при каком‑то монастыре. Люди её не слишком любили…
– Я догадался. Что поделаешь, человек так устроен: на красоту ему нравится смотреть куда больше, чем на уродство…
Он сел в кресло напротив Сони.
– А где доктор Поклен? – спросила она.
– Он очень хотел посмотреть на то, что я буду делать, но до конца не смог остаться – ему надо было непременно поехать к своей больной. Поклен передал вам свои извинения и обещал завтра заехать…
Шастейль помолчал, глядя ей в глаза.
– Простите, – спохватилась Соня, – я должна с вами расплатиться, только вот как вы посмотрите на такую форму оплаты…
Собираясь ехать к врачу, Соня заглянула в свой кошель, где лежали деньги, оставшиеся от продажи ее последнего перстня. Денег било вовсе не так много, как она думала, и тогда Соня решила… А почему бы ей не попробовать расплатиться с доктором тем, что у нее имеется в таком изобилии?
Правда, в любом случае стоимости золотого слитка хватило бы не на одну операцию, да и рискованно было незнакомому человеку предлагать то, что законные власти уж точно бы не одобрили. Но с тех пор, как Соня увидела Жана Шастейля, как поговорила с ним, услышала, как откровенно признается он в покупке титула и своём отнюдь не высоком происхождении, она поняла: к нему с золотым слитком обращаться можно.
Соня вынула из сумки слиток и подала хирургу.
– Как вы посмотрите на это?
– Он золотой?
– Конечно. Неужели вы могли подумать, будто я предложу вам какую‑то фальшивку?
Шастейль ничего не ответил, а только покрутил слиток в руках. Соня вдруг испугалась. Сейчас он возмутится. Скажет: за кого вы меня принимаете?! Пригрозит полицией. Выгонит прочь. Пристыдит… В общем, она уже начала рисовать себе самые мрачные картины ожидающего ее будущего.
Он же вдруг сказал:
– А у вас есть еще такие слитки?
Глава двадцать пятая
Сердце Сони зачастило от волнения: слишком неожиданным был отклик хирурга. Она думала, что граф – надо всё же спросить, как величать его по титулу! – по крайней мере, удивится. Может, испугается. Но чтобы поинтересоваться, есть ли у нее ещё слитки?
От неожиданности она, наверное, промедлила дольше обычного, так что он понимающе кивнул:
– Значит, есть.
– С чего вы взяли? – слабо запротестовала Соня. – Кстати (нет, это было вовсе не кстати!), как вас теперь величать по вашему титулу?
– Если мы станем друзьями, можете звать меня просто Жаном.
– А если не станем?
– Тогда будете звать меня граф де Вассе.
– Договорились, – сказала Соня.
– Но лучше нам всё же стать друзьями.
Надо же, он продолжает настаивать… Соня с подозрением вслушалась в его слова: не звучит ли в них угроза? Но нет, граф смотрел на неё о ожиданием, и только.
– Вы еще пока не осознали, – пояснил он почти отеческим тоном, – что мы нужны друг другу. Для нашего высшего общества в вас есть недостаток – вы иностранка. Во мне – происхождение, которого не купишь. Но с другой стороны, ваш род, как я понял, настолько древний, что никто не сможет усомниться в вашей аристократичности, а я, как вы правильно заметили, буду всегда нужен, ибо умею делать то, что из моих коллег никто не умеет.
– Никто? – лукаво уточнила Соня.
– Никто, – твердо сказал он. И усмехнулся: