Крепостная

Прикрыв от наслаждения глаза, Урусов отчетливо вспомнил ту сладостную ночь, когда она отдалась ему в первый раз, а затем все, что происходило позже. Чем дольше он вспоминал моменты их близости и душевных бесед, тем яростнее становилась в его голове мысль, что Грушенька должна непременно стать именно его женой. Именно он был первым ее мужчиной. Именно эта хрупкая прелестница зажгла в его сердце истинную чудесную любовь. Именно он смог оценить ее по достоинству и возвысить ее красоту и чистоту на должный уровень, исполняя все ее желания и капризы. Именно он, Константин, любил ее теперь так беззаветно, горячо и безумно, что девушка просто не могла желать никакого другого мужчину, потому что никто, кроме не него, не смог бы любить ее сильнее.

Все эти мучительные думы родили в болезненном несчастном сознании князя мысль о том, что только он имеет право безраздельно владеть Грушенькой. Даже несмотря на недовольство, она должна была непременно принадлежать только ему. Константин чувствовал, что любовь к Елагину — лишь ее блажь, ибо девушка, видимо, обидевшись за вольную, решила немного позлить его. Ведь не может же она в самом деле по-настоящему любить этого плебея с суровым некрасивым лицом, который способен осчастливить лишь какую-нибудь крестьянку, которая будет работать с ним наравне, чтобы прокормить семью.

Ведь он, Урусов, был гораздо красивее, эффектнее и несоизмеримо богаче нищего Елагина. И только с ним, с Константином, Грушенька могла получить от жизни все: и радость, и деньги, и счастье, и любовь. Да, возможно, в начале их брака будет любить он один. Но Константин верил, что вскоре девушка влюбится в него, смирится со своей участью и утвердится в мысли, что отныне и навеки он будет ее мужем. У нее просто не останется другого выхода, кроме как полюбить его. Так думал князь, и именно такие мысли роились в его влюбленном, страдающем сердце.

Он отмерил ей две недели на размышление. Но первая уже прошла, и Урусов, не в силах спокойно спать и есть от переживаний, уже сегодня, двадцать седьмого числа, решил снова попытаться убедить Грушу. Он проворно убрал ее чулочек в ящик, закрыв его на ключ, и решил подняться на обед в свою спальню и вновь поговорить с девушкой начистоту.

Константин дико боялся предстоящего разговора и робел, словно мальчишка. Оттого, чтобы немного успокоиться, подошел к небольшому шкафчику, где стояло спиртное, и для храбрости выпил немного коньяку. Уже через четверть часа он появился на пороге своей спальни и прямо с порога заявил:

— Сегодня я пообедаю с тобой.

Груша сидела в кресле и вышивала. Она невольно подняла на князя глаза и увидела все то же недовольство в его взгляде, как и неделю назад, но еще в его глазах читалось страдание и страстное желание, которое он даже и не пытался скрыть от девушки.

Обед прошел в молчании. Груша почти не ела и все время отводила взор от лица Урусова, стараясь смотреть или в сторону, или в тарелку. Она чувствовала, что, если между ними начнется разговор, окончание его вряд ли будет хорошим. Константин тоже мало ел, но много пил коньяка. Груша считала каждую выпитую им рюмку и начинала дрожать все сильнее. Она прекрасно знала, что чем сильнее Урусов опьянеет, тем менее контролируемыми будут его действия. Пьяного Урусова девушка опасалась, ибо он становился диким и необузданным. Всю трапезу Груша ощущала на себе его мрачный горящий взгляд и ждала, когда же он начнет свою атаку на нее.

После того как Ульяна убрала поднос с остатками еды и закрыла дверь, Константин выпил еще рюмку и, не спуская взгляда с бледного лица Груши, тихо спросил:

— Ты подумала?

Девушка напряглась и, быстро встав со стула, отошла к окну, понимая, что сейчас разразится очередной скандал. Услышав шаги князя за спиной, она судорожно сглотнула. Тот приблизился к ней вплотную, и горячее дыхание опалило ее затылок. Задрожав от озноба, девушка замерла, страшась бури, которая явно надвигалась на нее.

— Что ты решила? — произнес Урусов уже громче и как-то зловеще. Груша молчала. Не в силах выдержать напряжения от ее близости в следующую секунду Константин алчно схватил девушку за плечи и, наклонившись, уткнулся лицом ей в волосы. — Ты так холодна со мной, малышка…

— Вы обещали мне вольную, — пролепетала она, понимая, что обратного пути нет, и ей надо быть сильной.

— Я уже говорил тебе, Грушенька… что дам ее тебе только перед алтарем в церкви. — Князь отстранился и выпрямился, но руки его по-прежнему властно сжимали ее плечи. — Ты думаешь, я не знаю, что с вольной ты вмиг сбежишь от меня…

— Насильно мил не будешь, — прошептала Груша и, тяжело вздохнув, взглянула на серые тучи, проносящиеся по бескрайней глади неба.

— Есть и другая пословица, душенька, — продолжил князь, лаская взглядом ее шею и манящие светло-медовые локоны. — Суженого на коне не объедешь.

— Вы не мой суженый, — воскликнула Груша и резко обернулась.

— Отчего ты так категорична? — спросил он и склонился над девушкой.