Крепостная

Уже через неделю после длительной, изматывающей поездки Елагин привез Грушу в Германию. Всю дорогу он боялся лишь одного, что Урусов сможет нагнать их. Но теперь за границей они были в безопасности. Уже на второй день у Груши начались припадки, во время которых она дико кричала и извивалась, выворачивая себе руки. Зависимость от опиума давала о себе знать. Пассажиры в поезде и на улице испуганно шарахались от этой странной парочки. Высокого мужчины во всем черном и хрупкой девушки в белом платье, которая была явно одержима.

Припадок повторялся каждодневно около четырех часов дня. Видимо, в это время князь поил ее опиумом, думал Елагин. В это время Андрей старался уединиться с Грушей в гостинице или в купе вагона от чужих глаз, чтобы посторонние люди не видели, что она больна. В эти трагичные минуты Андрей с силой удерживал девушку, чтобы она не поранила себя, и с отчаянием прижимал к себе, зная, что надо пережить эти ломки, надеясь только на одно, что девушка вскоре поправится.

Спустя полчаса ломка прекращалась, и Груша становилась почти нормальной. Почти потому, что все время она вела себя как-то отстраненно и как будто не понимала, что с ней делают, куда везут. Она покорно слушалась во всем Андрея, и ее поведение напоминало скорее манеру дрессированной собачки, чем реальной, живой девушки.

Через десять дней, уже по приезде в Кенигсберг, она впервые назвала Андрея по имени. Это произошло поздно вечером в придорожной гостинице. В тот момент Груша лежала в постели, и Елагин думал, что она спит, когда осторожно в темноте подошел к своей кровати и вдруг услышал:

— Андрей! — голос Груши прозвучал так ласково и звонко в тишине комнаты, что Андрей вздрогнул. Он быстро приблизился к кровати и наклонился над девушкой.

— Грушенька, ты звала меня?

— Где мы? — она внимательно смотрела на него, и Елагин впервые за десять дней увидел, что взгляд у нее вполне осознанный и нормальный.

— В гостинице, — ответил нежно Андрей и присел перед ней на корточки. Груша чуть приподнялась на руках и начала затравленно озираться по сторонам.

— А князь?

— Его нет, не бойся. Я увез тебя. Мы за границей. Он не сможет найти нас.

Груша горько заплакала и кинулась на шею к Елагину. Он обхватил ее сильными руками и начал ласково гладить по распущенным волосам.

— Как я страдала без тебя, он… он… — она начала заикаться.

— Забудь о нем, он в прошлом.

— Не отдавай меня ему!

— Не отдам, девочка моя, успокойся, — он поднялся и, взяв Грушу на руки, посадил ее к себе на колени. Она уткнулась влажным от слез лицом в его широкую шею и прошептала:

— Я люблю тебя.

Глава VI. Инталия

Санкт-Петербург, особняк Жуковых

1864 год, июнь.

Константин, чуть пошатываясь, вошел в темную, просторную спальню. На ходу, развязывая галстук, он тяжело рухнул на диван. Гитара под его бедром звонко пискнула, и князь, вытащив музыкальный инструмент из-под себя, отложил ее в сторону.

Выпитое вино, затуманив голову Урусова, снова вызвало в памяти образ девушки с волосами соломенного цвета. Он не видел ее уже более пяти лет, но эти чудные аметистовые глаза преследовали его днем и ночью. Ни спиртное, ни бесконечные развлечения, ни женщины, ничто не могло стереть из памяти воспоминания о Груше. Порой он пьянствовал несколько дней, и в эти моменты ему казалось, что она рядом. Однако после запоев суровая реальность сводила его с ума, и он понимал, что ее нет.

Очень часто у него начинались приступы безумия: он начинал бить вдребезги мебель, царапал до крови руки и бился лбом о стену. Приступы всегда заканчивались припадком. Он падал на пол, скорчившись в судорогах, зубы его судорожно сжимались, а изо рта выступала белая пена. Многие знатные дворяне предполагали, что князь давно уже не в себе и старались избегать его. Но Евгению Жукову это нисколько не отпугивало. Она знала, что некогда в жизни князя была какая-то любовная история, после которой он стал немного ненормальным. Но Евгения любила Константина и хотела стать его женой, надеясь когда-нибудь залечить его сердечные раны.

Константин достал из бокового кармана инталию, которую когда-то подарил Груше после первой проведенной с ней ночи, и которая остались у него после ее побега. Он страстно посмотрел на фиолетовый камень. Ее глаза, такого же аметистового цвета, тут же возникли перед его затуманенным вином взором. Он вспомнил счастливые моменты пятилетней давности, когда Груша принадлежала ему. Тяжело вздохнув, Константин осторожно положил инталию на диван и, взяв гитару, затянул печальный романс: