Крепы

— По закону главврач стационара и главврач поликлиники должны быть живыми людьми, — не без гордости объяснил тот. — Я работаю в стационаре, и я же работаю в поликлинике. В городе вообще с врачами плоховато. Своего медицинского института у нас нет. Кого по распределению присылают — через неделю бегут, некоторые даже без документов, а те, которых от нас учиться посылаем, не всегда возвращаются! Да и многих ли мы можем в мир послать, когда реальное население всего полторы тысячи?

— Зато Институт вина есть! — весело перебил его голос невидимого Геннадия Виссарионовича. — И заводик винный при институте, на самоокупаемости! — К этому веселому голосу Алан, оказывается, успел уже попривыкнуть. — Мне теперь хорошо, — пояснил не отгулявший декретного отпуска мертвец. — Это только живых задерживают, а я теперь могу хоть трезвый, хоть пьяный за рулем!

Кириллов чрезвычайно веселил Арину. Он всю дорогу рассказывал анекдоты. Он знал их тысячи, и они сыпались из него, звонкие, как медные монетки из автомата. Он опять был трезв: в костюме, при галстуке, в черных, до блеска начищенных ботинках. Первым выскочив из остановившейся машины, призрак обежал ее сзади и, галантно распахнув дверцу, предложил даме руку.

Огромное кубическое здание стационара, загородившее полнеба, производило впечатление цельнолитой конструкции. Бетонное, серое, оно сильно отличалось от других построек, и плюс ко всему было в нем что-то пугающее. Вверх, в яркую пустоту поднимались угрюмые четырнадцать этажей. Везде на окнах плотные белые шторы, а вокруг — звенящая тишина.

Через чахлый, геометрически правильный парк шли молча (как-то сразу их осталось только трое) и, оказавшись в вестибюле у непрозрачных стеклянных дверей, остановились.

— Здесь все стерильно! — предупредил Петр Сергеевич. — Порядок общий: сначала душ, потом дезинфекция! Вам выдадут специальную одежду: шапочки, халаты, бахилы на ноги, марлевые повязки. Прошу не срывать их, даже если очень захочется.

С головы до ног закутанный в белое человек пропустил их внутрь, проводил в душевую по длинному коридору, выкрашенному светло-голубой краской. Алан Маркович обратил внимание на то, что в стационаре по-настоящему тихо. Ни гудения, как в школьных коридорах, ни отдаленных гудков несуществующих машин — ничего, никаких галлюцинаций.

В душевой было шесть открытых кабинок, и Алан Маркович мог видеть, как напротив него моется призрак. Геннадий Виссарионович громко пофыркивал, и было видно даже его стеклянистое тело в огибающих струях воды. Главврач стоял в кабинке рядом, и его видно не было, зато слева от Геннадия Виссарионовича в кафельном отсеке текла вода. Струя ничего не огибала, но она слегка окрашивалась в голубоватый, как и стены, цвет. Там мылся старый призрак.

Алан Маркович отвернулся и, желая разрушить тягостное молчание, спросил:

— Ну ладно, предположим, насчет покойников я вам поверю. — Он не мог отвести глаз от голубой струйки, когда цвет ее стал постепенно меняться. — Но кто же такие эти крепы? Быть может, теперь, в столь солидной компании, я буду удостоен ответа? Геннадий Виссарионович, если я верно понял, вас вчера эти самые крепы укокошили?

— А как же, как же! Они, родимые, они!.. — Голос неприятно отражался от мокрых кафельных стен и множился. — Кто такие, хотите уяснить?..

Похлопывая себя ладонями по белым бокам, из своей кабинки вышел Петр Сергеевич. Голубая струйка окончательно превратилась в розовую и на глазах иссякла.

VI

Рассказывал он долго, громко и с удовольствием; рассказывал, когда они уже вышли из душевой и шли по коридору, рассказывал в палате.

Из его объяснений выходило, что человек после смерти не исчезает, а продолжает функционировать — только он становится невидимым и неощутимым.

— … Это нормальный человек, а с крепами — сложнее. Или проще, если хотите, — говорил Геннадий Виссарионович. — В городе очень мало животных…

— Я слышала, они как матрешки! — перебила Арина. — Вкладываются один в другого и становятся очень умными — наверное, умнее людей!

— Вот-вот, объединяются! Очень умные! А теперь представьте себе, что объединяются люди: несколько человек умирают, а потом появляются в одном лице, — это лицо мы и называем крепом.

— Значит, они все-таки люди? — спросила Арина.

— Не совсем. — Геннадий Виссарионович тяжело и как-то неприятно вздохнул. — Видите ли, они объединяются не сами по себе, а выбирают предмет, скажем так, базу для воплощения. Основой для крепа может стать кукла из музея, робот, а иногда и просто костюм… В полосочку! Крепов очень мало, но, в отличие от меня или, скажем, от Михаила Михайловича, они и осязаемы и видимы, они имеют вес в килограммах, они пахнут, и они чертовски живучи.

— А чего же они хотят от нас? — спросила Арина.