Крепы

До конца урока оставалось десять минут, когда Анна сделала мне короткий знак. Оставив рисунок, я, стараясь ступать неслышно, подошел к ней.

— Спрячься на минуту, — шепнула она. — Чтобы они тебя не увидели.

Между стеною и экраном было небольшое пространство — сантиметров сорок. Не задавая вопросов, я послушно втиснулся туда. Было смешно: почему это я должен прятаться?! Я даже хотел перестать гудеть. Каждое утро, когда я переступал порог школы, возникал в груди этот странный внутренний смех, он дрожал между мной и остальными ребятами и не проходил до самого конца уроков. Он совершенно ничему не мешал, но избавиться от него было невозможно. Смех был настоящий, веселый, будто в одну секунду проносились в голове тысячи анекдотов, и он был немножко печальный.

Под металлическим краем экрана я видел ноги, обутые в узкие красные брючки. Я заметил, что лодыжка Анны немного дрожит. Похоже, она чего-то испугалась, но я не видел, кто вошел в класс.

— Я провожу урок по программе, — возмутилась Анна. — И я бы попросила посторонних удалиться!

Завуч о чем-то спросила — я не расслышал вопроса, но зато отлично услышал, как звонко и уверенно прозвучал в ответ голос Анны:

— Да, мое! Так легче поймать ошибку, и кроме того, они имеют возможность делать наброски как с изображения на экране, так и с живой модели. Кроме того…

«Молодец она какая, — соображал я. — И красивая! Нужно будет на ней жениться. — Пальцами я возил по обратной стороне экрана, рисовал цифры на холодном железе. — Если мне сейчас десять лет, а ей? Сколько лет Анне? Все равно.» — В памяти возникла эта гадкая фраза: «Он все равно года через три умрет», — а рука сжалась, при воспоминании о поцелуе матери.

— Кроме того, — голос Анны задрожал и сделался громче. — Школа экономит средства — я не получаю ставки натурщицы!

Старшие классы опять что-то взорвали в кабинете физики, но после уроков объявили, что переливания не будет. Размахивая портфелем, я шел, стараясь наступать в сухие, глубокие позавчерашние лужи. Это было и смешно, и грустно: ботинки сперва намокали, а потом вдруг, с виду даже не просохнув, начинали сухо скрипеть от въевшейся пыли.

«Двести рентген. Рентген — это фамилия. Какая смешная фамилия!.. И какой хороший получился сегодня день! Я видел шофера, Эльвиру, а Анна проводила меня в школу. Мы все вместе пили квас. Может быть, я опять встречу сегодня Эльвиру и она возьмет меня с собой на крышу? Может быть, она мне даже разрешит спуститься в трубу. Там, рядом с гостиницей, есть такой флюгер, его можно покрутить! А этот черный костюм, который уменьшается до твоего размера, и сапожки, и веревка! Все это лежит под сиденьем микроавтобуса, лежит и ждет меня, нужно только сначала сделать уроки!»

Дома было пусто. Последние три месяца после смерти матери дома всегда было пусто. Я подогрел себе обед, поел и не выходил из-за стола, пока не решил последнюю задачку.

Позвонил Костя и сказал, что я не видел своего отца, а он моего отца видел. Может быть, наврал. А если и правду сказал, то это все равно! Никакого отца я видеть не хочу!

Переодевшись, я аккуратно повесил форму в шкаф на вешалку. Если сам за собой не поухаживаешь, то кто же теперь это сделает?! Я вышел во двор.

До четырех часов гоняли в футбол. Потом полосатый Тим на всей скорости подогнал свою машину к нашей площадке, шумно затормозил и нарочно долго не вылезал из кабины. Мы били мячом в железный кузов и орали хором:

— Тим, Тимушка, выходи! Тим, Тимушка, выходи!

Потом он вывалился из кабины, такой смешной в своем полосатом костюме. Он спросил:

— Ну как, есть желающие покрутить баранку? Живых нас из пятерых футболистов было только двое: я и Алик. Мертвых полосатый Тим к себе в кабину никогда не пускал, так что вопрос его был липовый. И все остальные ребята, завистливо глядя на нас, пошли играть в вышибалы.

III

Алик первый вскочил в машину, забрался на водительское место и загудел, запыхтел. Его можно понять, ему только восемь еще исполнилось.

— Хотите, возьму вас сегодня кататься по делу? — спросил Тим. — У меня сегодня специальное дело для катания.

Алик запыхтел еще сильнее, а я покивал.

— Тогда усаживайтесь в кабину, только не сигнальте — уши болят.

Несмотря на просьбу Тима, Алик все давил и давил на сигнал, и машина протяжно гудела, мешая мертвецам играть в вышибалы.

— Ну, вот что, Алик! — сказал Тим. — Или ты будешь вести себя тихо, или мы поедем вдвоем с Олегом.

И Алик приутих. Мы прекрасно поместились с ним вдвоем на сиденье пассажира. Тим забрался на свое место водителя, заревел мотор, и детская площадка, покачнувшись, отвалилась от капота.

Мы сидели и ехали высоко: в грузовике — это тебе не в карете! Будто летишь по воздуху, сидя за толстым стеклом на кожаной подушке, и покачиваешься. Потом Алик спросил:

— Тим, а почему все новые машины в городе — вот такие грузовики с железным кузовом? Старые машины все такие разные, а новые все такие одинаковые?

— Одинаковые, зато мощные, — сказал Тим. — Наш завод других не выпускает, а покупать за границей, сам подумай, стыдно!

— А что это за специальное дело для катания? — спросил я.