Крепы

Судорожный, захлебывающийся крик, скрип, шорох падающей подушки в ответ. Мне понадобилось несколько минут, чтобы найти топор и вскрыть дверь. Анна лежала навзничь поперек развороченной постели. Увидев ее лицо, я в ужасе остановилась на пороге. С топором в руках. Лицо девочки медленно заплывало красно-коричневыми пятнами. Левого глаза уже не было видно, а правый смотрел умоляюще. Те же пятна были и на вцепившихся в матрас дрожащих руках, и на шее, и на открытых ногах. Краем сознания я уловила, что в гостиной звонит телефон. Губы Анны приоткрылись, она приподнялась на локтях и прошептала:

— Возьмите трубку!

Звонил Игорек Максимов. Он был, как всегда, вежлив и, с минуту, наверное, потратив на бессмысленные комплименты, наконец спросил:

— А Егор Кузьмич уехал?

— Уехал! — сказала я.

Рядом в комнате было тихо. Мне нужно было вернуться туда.

— Жаль! — сказал он. — Герда Максимовна, будьте так любезны, если он вдруг с дороги перезвонит, передайте, что полигон сегодня закрыт.

— Закрыт? — переспросила я.

— Внеплановые стрельбы, черти их дери! Начальство приехало, перед начальством красуемся… Но, честное слово, я не виноват. Передадите?

— Конечно, передам. Если позвонит.

Девочку я нашла в ванной. Она срывала с себя мое выходное платье. Вовсю лилась вода. Платье было безнадежно испорчено. Вонь стояла такая, будто здесь только что мыли больного с пролежнями.

— Извините! — сказала Анна. Зубы ее стучали. — Извините меня. — Все ее тело было покрыто черными струпьями, но струпья эти легко смывались водой, оставляя под собою молодую розовую кожу. — Извините, я не виновата! Я не знаю, что со мной… Наверное, вам противно?

— Ничего страшного! — подбодрила я Анну. — Гадость средней тяжести. Ты уж мне поверь, бывает и гораздо хуже!

Я помогла ей раздеться и, усадив в ванну, стала осторожно снимать странные пятна мыльной губкой. Вода немного окрасилась розовым. Сгустки растворялись легко: черное расплывалось красным, бледнело, потом расходилось почти без цвета. В кафеле ярко отражалась лампа.

— Звонили с полигона? — спросила Анна.

Я кивнула.

— Знаете, Герда Максимовна, я действительно ничего не помню, это правда, но я кое-что чувствую… Понимаете, — слова давались ей с трудом, — я кое-что вижу… Это невозможно объяснить…

— Да ты уж попробуй, — попросила я.

— Попробую! — Тело девочки вздрогнуло, мочалка скользнула по ее спине и выпала из моей руки. — Нет! — опять крикнула она и, запрокидывая голову, уставилась мне в глаза. — Больно!.. — Ее рука вцепилась в край ванны, но было поздно. Тело девочки точно так же, как перед тем — черные струпья, быстро растворялось в воде. Ноги стали прозрачными, и сквозь них можно было рассмотреть трещины в фаянсе… — Бо-ль-но! — Рука на краю ванны тоже потеряла плотность. — Не хо-чу!

Наверное, полчаса я стояла как зачарованная, разглядывая в ярком свете лампочки розовую воду в ванне. В воде плавала только мочалка. Я чувствовала неимоверную усталость. Суеверно перекрестившись наконец и не став спускать эту воду — я просто не смогла этого сделать, — я вернулась в гостиную, села рядом с телефоном и, периодически поглядывая на часы, стала ждать.

XII

Я заснула, сидя в кресле, а проснулась от звука голосов. Голоса звучали рядом за стеной. Была уже ночь, и на незадернутых шторах колыхался резковатый отблеск фонарей.

— Вы бы прилегли, Егор Кузьмич! — раздался голос Анны. — Вам будет легче сосредоточиться.

— А ты думаешь, нужно сосредоточиться? — спросил Егор. По звуку его голоса я поняла, что у него острый болевой приступ.

— Да, нужно лечь на спину, положить руки вдоль тела…

— Глаза закрыть?

— Нет!

— А я почему-то думал, что, наоборот, надо будет расслабиться. Всегда хотел сделать это с закрытыми глазами…

— Почему?

— А знаешь, Аннушка, очень неприятная это работа — чужие глаза закрывать. Не хотелось бы никого обременять…

Дыхание у Егора было очень частым, в бронхах свистело. Я хорошо знала это его дыхание в момент приступа. Пот на лбу обычно такой, что, когда отжимаешь платочек, пальцам горячо. И даже кричать уже невозможно — такая боль.

— Ты умирала? — спросил Егор.

Каждое слово давалось ему с невероятными трудом. Я-то точно знала, что говорить он сейчас вообще не может. Даже через стену я чувствовала, как молотит о ребра его сердце.

— Разве это важно? — сказала Анна.

— Не знаю… Просто хочется спросить совета у бывалого человека… — Я готова была поклясться, что он попробовал улыбнуться.

— Это я-то бывалый человек?! Егор Кузьмич… Вы расслабьтесь… В стационаре это даже приятно. Сбрасываешь с себя все лишнее. Остается только самое необходимое…

— Самое необходимое — это, по-моему, очень скучно! — сказал Егор.

— Самое необходимое — это самое приятное! — Было слышно, как она помогает ему прилечь. — Вообще, варварство! Такой большой город — и нет стационара.

— Так ведь и во всем мире нет! — очень тихо сказал Егор. — Насколько я понимаю, единственный был в вашем городе, да и тот сгорел.

— Сгорел! — согласилась Анна.

«Что это, о чем они говорят?.. — ужаснулась я. — Какой такой стационар?»

— Я так понял, ты и подожгла?

— Возможно. Этого я не помню…