Крепы

— Путаешь, путаешь, Герда Максимовна, я верно говорю. Ты там, — он ткнул пальцем в стену, в сторону запада, — не присутствовала, твоя кровь там не лилась… Ты друзей не теряла!..

— Заткнись! — говорит моя Герда и, чувствую, заплачет ведь сейчас, задохнется от боли. — Костя! Уйди!

Живые — ноль внимания, будто и не случилось ничего, но мертвых это возмутило. Смотрю, лица мрачнеют и шепоток между ними:

— Сам-то он проливал?! Штаны в штабе он протирал, пять пар протер… Сука! Умри только, я тебе такую кровь устрою!.. — и возле носа пьяного Кости помаячил огромный невидимый кулак. — Умри только!

— Ты что, меня гонишь? Фронтового друга Егора гонишь?! — ничего не понимая, продолжал тот. — Да кто ты такая, чтобы на фронтовую дружбу руку подымать? Ты — баба! Квартиру ухватила и сиди, молчи, пока бойцы между собою разговаривают.

— Вон отсюда! — сказала моя старуха. — Все вон отсюда!

— Никуда мы не пойдем! — зашумел пьяный дурак. — Пойми, Максимовна, у нас прав больше, чем у тебя… Неужели ты думаешь, что Егор выбрал бы тебя…

И тут меня охватила ярость. Я даже не заметил, что стоящая в дверях Анна подняла обе руки ладонями вверх. Я схватил бутылку, рванулся к Косте и со всего маху заехал по голове живому ветерану несуществующим стеклом. Никакого эффекта — он даже и не поморщился.

— За шиворот… За шиворот возьми… — прошептала Анна.

Я схватил его за воротник пиджака. Воротник от рывка смялся и треснул. Мне, кажется, удалось приподнять Костю над стулом. Я опомнился, только когда увидел, что все мои мертвецы так и покатываются со смеху.

— Ты чего! Чего?.. — плохо соображая, заверещал ветеран. — Пусти, гад!..

Мне стало неловко. Старуха моя вскочила со стула и кинулась из комнаты. Я поднялся, извинился перед гостями и последовал за нею. Я видел, как она заперла спальню на ключ и рухнула на кровать. Она задыхалась от горя, плакала, била кулаком в подушку. Я стиснул зубы, ощутив себя невероятно беспомощным и жалким. И тут вдруг понял, что вот сейчас она услышит меня, и просто сказал:

— Ну хватит уже, будет тебе убиваться! Можно подумать, ты померла…

— Где ты? — спросила она, оглядывая комнату.

— Дурочка! — сказал я как мог ласково и осторожно дотронулся до ее руки. — Я здесь.

— Где?

— Просто ты меня не видишь… Пока не видишь… — и снова дотронулся до ее руки. Глаза Герды Максимовны расширились, как от боли. Она смотрела на собственную, лежащую поверх покрывала руку и, кажется, наконец увидела мою ладонь, бережно накрывающую ее сверху. — Ну вот, — сказал я. — Еще немножечко, и мы опять будем вместе!

И в эту минуту за стеной слаженным старческим хором грохнули голоса:

— За память! За память!.. — зазвенели рюмки.

— Не могу! — сказала моя старуха. — Не могу больше!…

Надо сказать, здорово они меня своей памятью разозлили.

— Извини! — сказал я, проходя сквозь стену и снова оказываясь у стола. — Совсем упустил из виду… Сейчас… — и обращаясь к своим покойным однополчанам и друзьям, добавил уже неслышно для нее: — Помогите-ка мне, ребята. Что-то надоели мне эти пьяные гости… Надоели мне что-то их воспоминания. Не помню я что-то ничего подобного.

Меня так и подмывало сделать это — вышвырнуть вон всю компанию, спустить всех с лестницы. Как мне хотелось увидеть их перекошенные лица, их волосатые уши, побагровевшие от того, что вдруг уловили краешек забытой ими правды; увидеть катящиеся по ступеням мятые ботинки и липовые ордена! И я их вышвырнул, правда, не совсем своими руками.

Комната наполнилась очищающим холодом. Анна распахнула окно. Она сняла телефонную трубку и вопросительно посмотрела на меня. Я попытался припомнить, был ли телефонный звонок. Анна повернулась и вышла. Отчетливо доносились крики с лестницы: пьяные вояки не хотели терять позиций и сопротивлялись.

— Егор Кузьмич? — послышался голос в трубке. Это был голос Алана.

— Ты меня слышишь? — удивился я.

— Да! Слышу. — Он помолчал. — Где мой мальчик?

— Не знаю! — солгал я.

— Есть еще одна проблема, — сказал Алан. Крики на лестнице становились все сильнее и сильнее. — Я все это время думал. Кажется, нас с вами провели. Я имею в виду эту комиссию. Наш отчет не заинтересовал их, я думаю, потому, что они там и так все очень хорошо знают. — Он опять помолчал. — Егор Кузьмич, мы теперь с вами в разном положении. И если вам удастся узнать что-нибудь об этой странной Комиссии по аномальным явлениям…

— Конечно… — сказал я. — Но по-моему, лучше у Анны спросить… — и тут я сам отчетливо увидел, что у Анны ничего спрашивать нельзя. Не понял, не почувствовал, а именно увидел — самый краешек нашего будущего. И краешек был черный.

— Ну вот! — сказал Алан. — Кажется, вы сами все поняли.

XVIII

Мы сидели на постели друг против друга, и я видел в глазах моей старухи отражение собственного зыбкого силуэта. По квартире гулял холодный ветер. Анна пооткрывала зачем-то все окна, а потом ушла, не стала мешать. Я протянул руку и кончиком пальца взял слезинку со щеки моей Герды Максимовны.

— Теперь мы будем жить долго. — сказал я. — Вместе!

— Ты не уйдешь? — спросила она.

— Не знаю… Но постараюсь.