Крещатик № 91 (2021)

Очень скоро выяснилось, что месье напрасно отпустил такси. Вызвать его из посёлка было совершенно невозможно. Надо было ехать рейсовым автобусом, который мог прийти, когда угодно, независимо от расписания, приблизительно раз в семь часов.

Галстук старику пришлось снять, чтобы расстегнуть ворот рубашки, ведь жара и пыль словно прибивали к земле. Почётный эскорт из галдящей детворы сопровождал их от самого порога.

Подходя к остановке, вдали они увидели автобус. Но почти одновременно с этим перед месье Дидьеном выросла крепкая фигура араба с ножом. Он сделал выпад в сторону старика, но тот ловко увернулся и, получив лишь легкую царапину, скрылся за остановкой. Громко крича, араб набросился на девушку, угрожая ножом и ей. Она что-то отвечала по-арабски, показывая то на свой живот, то на выглядывавшего из-за остановки старика.

Подъехал автобус, и двери его спасительно распахнулись. Старик устремился туда, выкрикнув девушке:

– Сюда, скорей!

Но был оттеснён от двери необъятной фигурой женщины, которая скомандовала водителю, заметив нож в руках алжирца:

– Трогай скорей, пока этот недоумок со своей бабой всех тут не порешил!

Двери закрылись, и автобус рванулся с места.

Месье Дидьен бросился к ним и, стуча в стекло, закричал водителю:

– Остановите! Я без неё никуда не поеду!

Но пассажиры многозначительно переглядывались, а водитель, делая вид, что не понимает иностранной речи, вел машину по маршруту, всё дальше увозя старика от алжирской четы, продолжавшей осыпать друг друга оскорблениями и проклятиями.

Вадим Гройсман /Ришон-ле-Цион/

«Ночь на пустые холмы наползла…»

Ночь на пустые холмы наползла,
Тихо взошла среди улиц прохлада.
Этот мираж – оправдание зла,
Звёздный колпак – отрицание ада.

Вся бесконечная пропасть миров,

Чудное небо в огнях и ракетах
Метит кривые скамейки дворов,
Мусор, наваленный в чёрных пакетах.

Долгая тьма, непроглядная муть,

Может быть, ты и за это возьмёшься —
Полную копию жизни вернуть
Там, где свидание станет возможно,

Там, где прослойка не помнит обид,

Там, где печаль поклонилась печали,
Там, где сияние белых хламид,
Чистые скатерти нам обещали.

«Недоступный для путника край…»

Недоступный для путника край,
Чистый берег с живыми цветами,
Говорит Шакьямуни, что рай
Окружён золотыми сетями.

Нет желаний, и кончился страх,

Будды ходят, не двигаясь, в гости.
На зимовьях в погасших кострах
Не дымят обгорелые кости.

Всходы времени некуда деть,

Нет ни старости, ни опозданий,
Но нельзя просочиться под сеть,
В бесконечное море страданий.

А снаружи, на грустной земле,

Извините, другая картина —
Колбаса и кефир на столе,
Тусклый свет, по углам паутина.

Путь с работы, портреты вождей,

Инвалиды, старухи и дети,
И косые полоски дождей —
Это бедные медные сети.

У друзей собирай по рублю,

Пей дешёвое пойло в охотку,
Только праведным Богом молю:
Не смотри сквозь двойную решётку.

«Закрыла свет бумажная змея…»

Закрыла свет бумажная змея.
Возьмём её за острые края,
Переведём пробелы и помарки:
И жизнь моя на волоске у Парки,
И рукопись окончена моя.

Но видно мне, что эта ночь жива,

Горят на небе письмена простые,
Их двоеточья, точки, запятые,
И чернотой замазаны слова.

Бедна земля, пустынны небеса,

И днём, и ночью катится без сна
Старения кривая колымага.
Мерещится в просветах колеса
То чёрная, то белая бумага.

Перед потопом