Крещение Руси – благословение или проклятие?

Название «Русь» в Средние века встречается в разных частях Европы, и сведения эти в должной мере еще не проанализированы[15]. Вот отрывок из Лаврентьевской летописи о нашествии на «Русь» наших хороших знакомых «монгольских татар»: «…всемилостивый бог хотел погубить и наказать безбожных сыновей Измаила, куманов, чтобы отомстить за христианскую кровь; что и случилось с ними, беззаконными. Эти таурмены прошли всю страну куманов и подошли близко к Руси (выделение мое. – М. С.) на место, которое называется Половецкий вал. Узнав об этом, русские князья Мстислав Киевский, и Мстислав Торопецкий, и Мстислав Черниговский, и прочие князья решили идти против татар, полагая, что татары нападут на них. И послали князья во Владимир к великому князю Юрию, сыну Всеволода, прося у него помощи. И он послал к ним племянника своего благочестивого князя Василька Константиновича с ростовцами, но Василек не успел прийти к ним на Русь (М. С.)»[16]. Если читать текст с картой в руках, то мы увидим, что все эти топонимы находятся в пределах очень ограниченной территории. Уже Ростов и Владимир – это где-то запредельно далеко. И НЕ «РУСЬ»!!! Полумифический «Половецкий вал», вроде бы проходивший по Орели (левый приток Днепра, с истоком чуть южнее Харькова), скорее всего и есть южная граница Киевской Руси. Севернее – Великий Новгород – там уже своя власть, Полоцк – тоже имеет своих князей, не говоря уже о Муроме. То есть была крещена далеко не «вся Русь» и не поголовно. Были некие «народы, не захотевшие креститься», и никак иначе, кроме как повысить налоги в отдельно взятых краях и областях, с этим бороться было нельзя. «Экономические методы» «принуждения к христианству» (по аналогии «принуждения к миру») были весьма распространены. Согласно «Повести о водворении христианства в Муроме», крестители заманивали в новую веру снижением налогов («оброками легкими»), а «иногда муками и ранами угрожая им [язычникам]». Тут следует немного оговориться относительно «власти князей» на Руси. (В данном случае под термином «Русь» мы понимаем некое единое этнокультурное и языковое пространство, существенно большее, чем летописная Русь.) Собственно, князь не был самодержцем в полном смысле этого слова. У нас сохранились достоверные сведения о том, что вечевое правление, ассоциируемое обычно с Новгородом, было и, в частности, Полоцке, Смоленске, раннем Киеве и вообще не было чем-то уникальным и исключительным[17]. Можно даже сказать, что у русичей имело место вполне зрелое «гражданское общество», где власть бояр компенсировалась княжеской властью, где существовал писаный уголовно-процессуальный кодекс (его частично приводит та же ПВЛ). Это ответ тем, кто постоянно кричит об отсутствии демократических традиций на Руси. Сфера ответственности князя – преимущественно дружина, делопроизводство, суд, но никак не «руководящая и направляющая» всей жизни княжества. Если вспомнить историю Александра Ярославича (Невского), с определенной долей достоверности отраженную Эйзенштейном в своем знаменитом фильме, то за явно фантазийными лозунгами, ориентированными на реалии XX века «Встань за дело новгородское! За обиду Русской земли встану!», просматривается очень важный момент – князя позвали не править. Его пригласили, если переложить на более понятные нам реалии, как «военспеца». Если бы князь произнес подобную фразу, явно опередившую время лет так на 400… современники его бы просто не поняли. Все равно что Конан-Варвар бы вдруг стал цитировать Бисмарка.

ПВЛ сообщает нам очень интересные подробности о крещении неким Добрыней, как мы помним – дядей Владимира, Новгорода. «…и тотчас сокрушил идолов, деревянные сжег, а каменные, изломав, низверг в реку; и была нечестивым великая печаль. Мужи и жены, видев это, с воплем великим и слезами просили за них, будто за настоящих богов. Добрыня же, насмехаясь, им говорил: «Что, безумные, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, какую пользу вы от них чаять можете». И послал всюду, объявив, чтоб все шли ко крещению. <…> И пришли многие, а не хотящих креститься воины притаскивали и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста. <…>». Не знаю, как у кого, но у меня эти строки вызывают большое удивление. Тот же самый Добрыня, который 8 лет назад здесь же воздвигал своих «богомерзких идолов» (вероятно, тоже преодолевая какое-то сопротивление, – иначе зачем об этом сообщалось бы как о чем-то значимом?), теперь сталкивается со странным явлением. За эти 8 лет его «идолов» так полюбили, что «с воплем и слезами великими просили за них, как за настоящих богов». Нет ли здесь какой-то попытки выдать желаемое за действительное?