Крещенные кровью

– Да плевать мне на и армию Красную и на немецкую тоже плевать, – злобно прорычал выведенный из себя Штерн. – Для меня своя рубашка ближе к телу, понял? За окончанием войны я буду из-за океана наблюдать, богатенький и веселый! А кто победит, большевики или фашисты, мне так глубоко безразлично, что и объяснить затрудняюсь как.

Носов развел руками.

– Видать, ты еще большая подлюга, чем кажешься, – сказал он, кривя в ухмылке губы. – А про золото забудь и мечтать, корешок! Не найдешь ты его в Тамбове! И фотокарточки Анькины обе выброси. Они тебе не помогут. Я же говорил, что пожар купцовские дома пожег…

– Да и хрен с ними, – справившись с приступом злобы, заставил себя улыбнуться Штерн. – Там никогда и не было золота скопцов, понял?

– Как это не было? – изумился Васька.

– Вот так! – подмигнул ему Штерн загадочно. – Клад спрятан здесь, на руднике, и сегодня мы заберем его!

– Нет, теперь ты точняк брешешь? – усомнился Васька. – Так я тебе и поверил. Еще скажи, что я в эту дыру по твоему велению приехал, и тогда я точно в момент подохну – от смеха!

– Что ж, посмейся… Смех продлевает жизнь. Только ты здесь действительно по моему велению и по моему хотению!

– Да иди ты! – Носов замолчал и напрягся.

– Вспомни вора, который обчистил тебя в вагоне поезда, – улыбнулся Штерн, видя вытянутое лицо собеседника.

– «Артист» с Фомой Бортко, падлы, – прорычал Васька, краснея.

– Ловко получилось, да? – пояснил Штерн охотно. – Фома – секретный сотрудник ОГПУ и разрабатывал воровские банды в Тамбове. По моему заданию он развел и тебя, как малолетнего засранца.

– Значит, по твоей указке он поселил меня сюда, под присмотр своего дядюшки?

– Совершенно верно, только они даже не родственники. Староста тоже сотрудник ОГПУ в прошлом. Вот потому я, когда сменил место службы, поменял над тобою и надсмотрщика!

– А почему ты не сдал старосту немцам? – спросил Носов. – Если ты сменил за мной присматривающего, то староста…

– Он не мешал мне и не представлял для тебя хоть какую-то угрозу, – усмехнулся Штерн. – Откройся вдруг прошлое Матвея, то ему не сносить головы и так, сам понимаешь. Вот тебя, дурня, потому-то партизаны и не трогали, понял? Убей они тебя и других полицаев, тогда и старосту нельзя было бы оставлять в живых – Бортко заинтересовалось бы гестапо, что для него равносильно смерти! А он для них – глаза и уши в поселке!

– Тогда ты приставил ко мне этого, как его?

– Фридриха Бергера. А что, хороший малый и верный пес! Еще до войны, в 1940 году, я помог ему беспрепятственно переехать из Риги в Германию! Чуть позже снова спас его, отмазав от фронта и «прилепив» к твоей паскудной роже.

Несколько минут Васька молчал, пытаясь уразуметь услышанное. В голове царил хаос, и ничего путного выудить из нее не удавалось.

– Ну и дела, – выдохнул он и опрокинул в себя стакан спасительного самогона, который держал в руке во время разговора.

Он хотел что-то еще добавить к сказанному, но в избу вошла Альбина Воеводина. Увидев её, Васька как с цепи сорвался.

– Ага, вот и стервоза пожаловала! – воскликнул он злобно и всплеснул руками. – Ну, конечно, как же мы без такой сучки в нашей задушевной беседе?

Штерн устремил на него жесткий взгляд и сжал кулаки:

– Не смей обзывать мою супругу, ублюдок! Еще одно оскорбление – и клад я пойду забирать уже без тебя, понял?

* * *

Застрелив штандартенфюрера, обер-лейтенант Ганс Курт перетащил тело к машине, усадил его на пассажирское сиденье, закурил и задумался.

Ганс представил себя охотником, шагающим по прерии в Америке. Сухая трава шуршит под ногами, руки сжимают ружье. Погода отличная, воздух чист, настроение приподнятое, и он напевает веселую песенку, блаженствуя. Война – нечто далекое и призрачное. Америка, защищенная от воюющего континента двумя океанами, выглядит островом благоденствия. Он идет по американской земле, поглощенный возвышенными чувствами и совсем не думает ни о войне, ни даже об охоте. Ружье в руках – это еще не аргумент, обязывающий его подстрелить какого-нибудь зверя. Хватит, настрелялся и навоевался! Денег, которые он вывез из России, хватит на десять жизней как ему, так и его потомкам.

Курт вздохнул. Он вспомнил свою любимую жену Гертруду, детей – и волна умиления пробежала по телу. Его больше не заботит судьба рейха, его не печалит судьба Германии.

С трудом отказавшись от воспоминаний, он поднес к глазам бинокль и посмотрел на рудник. Полицаи, переодетые в партизан, терпеливо дожидаются сигнала, притаившись на позициях. Курт их видел как на ладони. Затем он перевел взгляд на дом полицая Родионова.

– Тьфу, черт! – выругался вдруг немец и даже сплюнул с досады.