Крест без любви

Ах, до чего же бессмысленна эта жизнь! Через два часа он был обязан — обязан! — лежать на койке и отсыпаться ради нового дня, полного мучений и идиотизма. В глубоком молчании, будто решила никогда-никогда больше не открываться, за спиной торчала темно-коричневая телефонная кабинка, откуда его должен был позвать звонок. Вонь от прокисшего супа в сочетании с отвратительным ароматом так называемого кофе вдруг донеслась до него, напоминая о том, что в другом крыле этого домика располагалась их кухня. Он с досадой захлопнул окно и начал сновать между кабинкой и закрытыми окошками касс, которые выглядели строгими и равнодушными, словно опущенные решетки. Приятными были лишь начинающиеся сумерки за задернутыми занавесками. Никогда, никогда не зазвучит звонок из кабинки! И он до самой смерти будет шагать тут по грязному каменному полу, между стенами, увешанными дурацкими пыльными плакатами с рекламой почтовых марок 1910 года за стеклом, засиженным мухами, и перечнем давно устаревших тарифов, изложенных таким высокопарным слогом, что их никто уже не мог бы понять. Пюпитр с грязной промокашкой в деревянной рамке, высохшей чернильницей и ручкой, прикованной к ней цепочкой, был весь в грязи и нацарапанных наспех непристойностях. Но верхом всего была эта прикованная цепочкой ручка! Разве это не воплощение Германии — ручка на цепочке! Цена этой ручки едва ли больше двух пфеннигов, и все равно ее надо охранять от «самого дисциплинированного народа» в мире! Тут его взгляд упал на телефонную книгу, наполовину разодранную и затвердевшую от грязи, прикованную еще более толстой цепочкой и тем не менее до такой степени растрепанную, что ею уже вряд ли можно было пользоваться. Он громко рассмеялся язвительным смехом, но потом испугался собственного голоса в этой пустой и душной комнате и невольно начал ходить тише; а кабинка так и стояла, как запертый шкаф, и не было уже никакой надежды дождаться звонка. Время от времени Кристоф останавливался и прислушивался, ему казалось, будто именно в эту секунду телефон зазвонит. Но коричневое четырехугольное чудище стояло беззвучно и неподвижно, а время отбоя неумолимо приближалось. И он не мог себе позволить ни малейшего нового нарушения священного распорядка дня, нет, он не мог опять довести до белого каления гневного бога дисциплины Швахулу. Мера его промахов была так полна, а недовольство им так велико, что все просто не могли дождаться, когда же его отправят в штрафной батальон, но уж тогда Корнелия была бы совершенно для него потеряна, а он — для нее, тогда жизнь бы кончилась! И он, наверное, окончательно запутается в этой паутине подлостей и умрет в одном из тайных ужасных застенков, о которых знали только по слухам, в одном из тех мест казни, учиненных властью, о которых знал каждый, не признаваясь даже самому себе; там бы он и сгинул. Неужели он может умереть?