Крест над Глетчером. Часть 1

Неравные браки для Леоноры не существовали, так как, по ее воззрению, единственным стимулом к брачному союзу могло быть только сродство душ. Сама она никогда еще любви не испытала и составила себе слишком идеальное понятие об этом чувстве. К бракам по рассудку, каких много состоялось в кругу ее родных и знакомых, она относилась с некоторым презрением, тем более, что исход многих из них оказался крайне неблагоприятным. Леонора считала недостойным отказаться от сильного искреннего чувства в силу каких-либо внешних причин, или светских предрассудков. Понятие это совмещалось в ней, однако, с крайне смутным представлением о брачной жизни и о супружеской любви, и она не сумела бы определенно выразить свою теорию, хотя и отчетливо сознавала ее. Леонора инстинктивно понимала, что в брачном союзе следовало руководствоваться исключительно голосом сердца, и потому браки, состоявшиеся на основании других соображений, хотя бы и при самых блестящих условиях, представлялись ей неестественными.

Но все эти рассуждения Леонора считала совершенно неприменимыми к данному случаю с братом. Увлечение его такой красивой девушкой казалось ей вполне понятным; ни мало не подозревая всей силы его любви, она была уверена, что он преодолеет эту, несомненно, временную склонность, и думала помочь своим содействием. Замечая его усилия возобновить их прежняя обычные беседы и вместе с тем полную безуспешность этих попыток, она сторонилась, боясь стеснять его. И ей от души жалко было брата, с которым она была теперь ласковее, чем когда-либо.

В первую же ночь после возвращения Альфреда, Леонора написала опекуну подробное письмо, в котором она с любовью отзывалась о выдающихся достоинствах брата и о его тяжелом душевном состоянии в связи с его сердечным увлечением, которое, по ее мнению, наверное, прошло бы в продолжительном отсутствии. И потому Леонора настоятельно просила опекуна удержать брата в Вене, пока не будет достигнут желаемый результат. При открытом нраве Альфреда, благоприятную перемену не трудно будет усмотреть.

Поступая таким образом, Леонора думала не только исполнить свой долг, но и действовать в духе брата, который, как ей казалось, конечно, готов был отрешиться от своего увлечения, но, вероятно, не мог с ним справиться. Будь это действительно серьезная привязанность, то он без сомнения открылся бы в ней сестре, а раз, что он не высказывался, то, стало быть, сам считал свое чувство заблуждением, а потому утаивал его. Так рассудила Леонора и решила принести жертву: расстаться на некоторое время с Альфредом, с которым ей так хорошо жилось.

В долине же Элендглетчера, между тем, в первую же ночь после ухода графа, разразилась гроза, которая стихла задолго до рассвета, и затем наступило чудное утро. Напоенная свежей росой земля покоилась в мягком свете лучей восходящего солнца; как бы слегка колеблясь над горизонтом, оно величественно поднималось, постепенно отделяясь от мертвенно серых склонов горы «пламени». Росистые лужайки и раскидистые ветви елей сверкали тысячами алмазов. От самого подножия гор вверх к лощинам фантастично всползали, подобно чудовищным драконам, рыхлые клубы утреннего тумана, окутывая растительность склонов и застилая полосы леса. Они плыли выше и, повиснув на скалистых утесах, исчезали в голубом эфире безоблачного неба, так что самые вершины, казалось, совсем отделялись и уносились в беспредельную высь, ярко освещенную лучами утреннего солнца.

В выходной двери дома Добланера показалась Мойделе. Она по обыкновеннию была очень мило одета; грациозную головку украшал чепчиком повязанный пестрый платочек, из-под которого свешивались пышные косы. Равнодушная к красоте горной природы в это чудное утро, она рассеянно озиралась кругом, и ее потухший взор невольно останавливался на ближайшей опушке леса, у которой она так часто встречала радостно приветствовавшего ее Альфреда. С другой стороны виднелся каменный выступ, где вчера еще она была так беспредельно счастлива. Только украдкой взглядывала Мойделе вдаль на памятную ей избушку: молодая девушка точно не смела подолгу останавливать на ней свой унылый взор, и глубокие вздохи невольно вырывались из груди.

Заслышав тяжелые шаги отца на лестнице, Мойделе вернулась, чтобы пожелать ему доброго утра. Добланер возвратился домой накануне поздно вечером и графа уже не застал. Упорная молчаливость дочери окончательно подтвердила его догадки об ее склонности к графу. Теперь, при виде ее покрасневших от слез глаз, он решил серьезно поговорить с ней и убедить в несообразности подобного увлечения. Но решение свое Добланер отложил, однако, до вечера, когда Фефи обыкновенно уходила на покой и они оставались с дочерью с глазу на глаз. В качестве любящего отца, он собирался очень осторожно приступить к разговору с Мойделе. Добланер был уверен, что не трудно будет убедить дочь в неразумности ее чувства, и что в конце концов она по-прежнему станет веселым, беспечным ребенком, которым невольно восхищался всякий, кто хоть раз видел ее и слышал ее серебристый голосок.