Крест над Глетчером. Часть 1

– Так говаривал мне часто отец, и вот почему я не могу разделить твоего скептического суждения об этом предмете. Раз, что он так настаивал на том, что я должен проникнуться догматами новейшей науки и вполне усвоить себе законность всех явлений, прежде чем обратиться к необъятной и туманной сфере мистики. Я твердо убежден, что область эта стоит научного исследования и что если она представляется мне до такой степени непонятной, то причина этого лежит единственно во мне самом. Мне недостает ариадниной (руководящей) нити, которую бы мне, наверное, вручил отец.

– А я надеюсь, Альфред, что ты никогда и не найдешь эту нить. Откровенно говоря, мне страшно и думать обо всем таинственном. Я могу прекрасно обойтись без него. Насколько я понимаю образ мыслей покойного отца, то ведь главной задачей для него всю жизнь было бессмертие человеческой души. Но этому меня научило простое руководство катехизиса и явления привидения мне не нужны!

– Ты не можешь понять этого, сестренка. Наш брат не ограничивается одной верой, а любит постигать все знанием. Со своей стороны, я должен сказать, что совершенно понимаю Фауста, и даже более того, – мне самому доступны его ощущения. Всем нам, Карлштейнам, присущ мистический элемент. Библиотека эта составилась только в силу интереса наших предков к наукам о таинственном, начиная с графа Роберта Карлштейна, портрет которого висит в обеденном зале. Если припомнишь, – его все называли алхимиком.

– Мне и по эту пору становится страшно при мысли о нем, Альфред. Но ведь рабочий кабинет его и лаборатория были не в замке, а в башне, ныне уже полуразвалившейся, что по ту сторону, в лесу, на холме. Еще и до сих пор сохранились между нашими поселянами ужас наводящие предания о так называемом «золотом» графе. И хоть может быть, никто из них и не признается нам в этом, но я все же, наверное, знаю, что в нашей стороне общепринято поверие о том, что «золотой» граф в конце-концов отдал, будто бы, свою душу черту. Об этом уже несколько раз слышал наш старый лесник.

Альфред громко расхохотался.

– Правда, что в один прекрасный день графа нашли в его лаборатории мертвым. Но ведь он лежал на полу, и в руках у него была разбитая стоянка, что, очевидно, указывает на злосчастную развязку какого-нибудь химического опыта. Вот чем и объясняется его смерть, так что приписывать ее черту совершенно лишнее.

– Ну, и хорошо, Альфред! Пусть будет по-твоему. Я не имею желания читать нравоучения и слишком люблю тебя для того, чтобы стеснять твою свободу. Напротив, мне не хочется, чтобы ты состарился преждевременно, не отдав должную дань молодости. Будь же молод! У тебя прекрасная жизнь впереди, и в пожилых годах успеешь заняться изучением таинственного. Тогда, может быть, и во мне найдешь сотрудницу, а пока мы еще слишком молоды и должны пользоваться жизнью. Взгляни на эти поля и луга, залитые золотистым светом солнечных лучей! Неужели же они не заманчивее сурового книжного мирa!

С этими словами Леонора подошла к окну. Поспешно затворив его, она повела брата к дверям. Тут она еще раз обернулась и сказала, отвесив комический поклон:

– И так, прощайте, почтеннейшие милостивые государи! Кто бы вы ни были, заклинатели ли злых духов или искатели философского камня и жизненного эликсира, чародей ли, алхимики или кабалисты – прощайте! Не так-то скоро увидите нас! Мы еще слишком молоды и пока свидетельствуем вам наше нижайшее почтение!

Читатель мог уже заключить из этого разговора, что Альфред и Леонора были сироты. За год перед тем они лишились горячо любимого отца и только недавно сняли траур. Мать их умерла, когда родился Альфред, так что только в памяти Леоноры сохранился ее прекрасный образ. Не только ребенок, но даже и никто из прислуги замка никогда не слышал резкого слова из уст этой кроткой и замечательно красивой женщины. Старик священник и жители окрестности сохранили о ней неизгладимую память.