Крест великой княгини

Ивана Федоровича подняли за воротник на ноги и вместе со всеми стали толкать в сторону рощицы на краю деревни. В стороне, ближе к домам, вдоль уцелевших изгородей жались бабы и ребятишки. Иван Федорович сперва их и не заметил. Да и пес с ними.

Пока вели к роще, свои от него брезгливо отодвигались. За рощей овраг оказался, глубокий, внизу каменистый, и вроде ручей какой-то бежал. Поставили всех на край оврага, а Ивана Федоровича в сторону оттащили и автомат в руки сунули, половина немцев в него целится, половина в Сергея с пацанами и в того солдата, что спастись не захотел.

Не доверяют, кисло подумал Иван Федорович. Ну и хрен с ним, главное, чтоб не убили.

Откуда-то сзади к нему подошел рябой мужичонка с повязкой на рукаве, полицай, сразу видно, и пристроился рядом.

Офицер встал в сторонке и коротко приказал:

— Стреляйт!

Рябой пихнул Ивана Федоровича в бок. Давай, мол. Иван Федорович вскинул автомат дрожащими руками, поднял голову и оцепенел от ужаса. На него смотрел Кирилл. Его Кирилл, сыночек его. Стоит и смотрит на него своими ясными серо-зелеными глазами, и взгляд у него, как у матери, ласковый, смешливый. У Ивана Федоровича даже губы задрожали.

— Сы-сыночек…

— Стреляйт! — раздался властный голос офицера.

— Ну чего раскис, жалко стало? Пали давай, а то самого сейчас в расход пустят. Или в штаны наложил? — раздался сбоку грубоватый, насмешливый голос. Иван Федорович гневно вскинулся на полицая, но наткнулся на наглый, холодный взгляд. А когда глаза отвел и снова на приговоренных посмотрел, то Кирюшку уже не увидел. Стоял перед ним молодой парнишка, худенький, курносый, коротко стриженный, с серо-зелеными презрительными глазами, а рядом стоял Сергей, друг его старинный. Да и не дружок вовсе, а так, знакомец, а еще точнее, вор и предатель. Подвал тот давнишний, в котором они на пару сидели, и прочее все уже быльем поросло, а вот крест, что этот подлец у него украл, — дело другое, все перечеркивает!

А Сергей стоял и смотрел на него открытым прямым взглядом, и не было в нем никакой злости, а только удивление безмерное и жалость, а может, и презрение. А только вскинул Иван Федорович автомат — и без дальнейших разговоров, очередью. Пока палил, успел заметить, как Серега на полсекунды раньше в овраг метнулся, пуля еще из автомата не вылетела, а он уже упал. Ну, и фиг с ним. Пусть. Даже если из оврага живым выберется, все равно сдохнет. Не здесь, так в лесу, а не в лесу, так свои же из политотдела к стенке поставят, если доберется, потому как из окружения и в плену был. Иван Федорович эти дела знает. У них в части, где он еще до ранения служил, один такой тоже чуть живой до своих добрался, после того, как с месяц у немцев прокантовался. Потом еще добирался по лесам да болотам. На одной клюкве да грибах. И вот дополз, да еще и не куда-нибудь, а в свою часть. А в этой части его как предателя под трибунал и к стенке. Потому как коммунист, да еще и командир роты. Вот так вот наградили. А тут замполит бригады… не, точно к стенке определят. И волноваться не о чем, и он вроде греха на душу не взял — глядя как завороженный на край оврага, утешал себя Иван Федорович. Стрелять за полтора года войны ему, конечно, много приходилось, но вот чтобы так… В упор, можно сказать, чтобы глаза видеть, — нет. Такого Ивану Федоровичу за всю жизнь не довелось, а потому стоял он и шевельнуться не мог, трясло его всего от пережитого ужаса, от ран да от голода.

— Ну чего встал? Давай автомат, пошли в комендатуру, оформляться, — дернул у него из рук автомат рябой полицай и повел от оврага. — Жить будешь у нас в избе, одежонку какую-нибудь подберем, а то весь в кровище, оборванный… — рассуждал его новый знакомец. — Меня Тарасом кличут, для тебя Тарас Игнатьевич. Ну а тебя как?

Так для Ивана Федоровича началась новая жизнь. Мерзкая, всеми презираемая, но жизнь. Сытая, пьяная, в общем-то, вполне себе счастливая. А того, кто ему глаза колоть пытался, он всегда мог в расход пустить. Тех первых, своих, забыть, правда, не мог, особенно мальчишку, что сперва Кирилла ему напомнил. А вот про Сергея он с тех пор не вспоминал и даже к оврагу не ходил проверять, сдох или выжил. И думать о нем себе запретил. Не из страха, нет, а просто… решил так, и все. Крест из-под корней, конечно, откопал, не сразу, а когда обжился в новой должности, опаску преодолел, и берег с тех пор как зеницу ока. Завернул в тряпицу чистую и всегда за пазухой носил, и чувствовал, как крест его теплом своим удивительным согревает, и Анфису с жалостью вспоминал. Успел бы он тогда в двадцатом году у кума первым крест отнять, может, и жива была бы. Логики в его размышлениях не было, толку тоже, что было, того не воротить. А крест он берег.

Глава 10 9 июня 2018 года. Санкт-Петербург

— Здравствуй, Федор, ну как Анечка? — входя в прихожую, тихо спросил Дмитрий Алексеевич, протягивая брату пакеты с фруктами.

Федор Борисович, крупный, загорелый, с жидкими завитушками седеющих кудрей, сразу как-то сжался и, прикрыв рукой глаза, покачал головой.