Крестьяне, бонзы и бомбы

— То, что я сделал вчера для вас, господин бургомистр, — медленно говорит Штуфф, — не имеет к вам никакого отношения. Я помог бы и без тех необычных слов. Любому. Но — откровенность за откровенность. Я вас однажды обманул. Здесь, в этом кабинете, вы как-то меня спросили, имею ли я что-нибудь лично против вас. Я ответил отрицательно. Я солгал. Господин Гарайс, должен вам сказать прямо, без обиняков: я вас терпеть не могу. Вы мне противны. Противны как представитель того слоя общества, который, я убежден, губит Германию. Как бы вы ни старались работать с ответственностью, какими бы честными ни были ваши намерения, вы ничего не можете. Вы были бонзой и останетесь бонзой. Ваши планы, ваши самые честные намерения всегда определяются и подделываются вашей партией, которая начертала на своем знамени лозунг борьбы против всех других слоев общества. Час назад я видел, как вы плевали в лицо вашим противникам, и с каким высокомерием. Не пощадили даже этого беднягу, перепугавшегося мясника, вы всех презирали, всех. Неужели вы лучше их?

Делать что-либо ради вас я не могу. Даже убраться с вашего пути. Но главное не в этом. Я вырос в Альтхольме. Помню, здесь у нас стояла пехота, целый полк. Когда по городу шли солдаты с оркестром, я босиком бежал вслед. Прогуливал школу, забывал про обед, не мог наглядеться. После и сам служил здесь же. Вы это все разрушили. Ваша партия унизила Германию. Вы загнали людей в щели.

Это у меня в крови. Вроде шестого чувства. Как только вас вижу, слышу ваш голос, я сразу чую: бонза. Толстый, жирный, зажравшийся бонза. Вчера я тоже это почувствовал, вчера, когда вы валялись ночью на улице. Первая же мысль была: бонза. И тут ничего не поделаешь, бургомистр, я не выношу вас.

Несколько раз Гарайс пытался перебить Штуффа, но тщетно.

Поднявшись, бургомистр повернул выключатель. Темная комната ярко озарилась.

Он протянул руку. — Ну что ж, господин Штуфф, будьте здоровы.

— Пока, бургомистр!.. Если одумаетесь, переходите к нам.

— Боюсь, что не получится… Всего хорошего, господин Штуфф.

— До свидания, господин бургомистр.

4

Бартельс из деревни Позеритц — самый что ни на есть обыкновенный крестьянин. Такой же, как другие крестьяне в Позеритце, такой же, какими были их отцы и деды и какими, надо полагать, будут их дети, внуки и правнуки.

Но односельчане считают его не таким, как все. Его считают предателем.

Судьба наказала его за одно типично крестьянское свойство: он малость расчетлив, когда дело касается денежных расходов на то, что не приносит ему прямой выгоды.

Подвел его вот какой случай:

Его жена — урожденная Меркель, а Меркели живут в Альтхольме. Два брата жены держат на Рыночной площади в Альтхольме часовой магазин.

Бартельс уже давно пообещал подарить жене ко дню рождения напольные часы. Она давно мечтала о таких часах — темных, дубовых, со светлым латунным циферблатом, с гирьками, и чтобы бой у них был, как удары гонга. Шурины предлагали ему часы по фабричной цене, а это на шестьдесят марок дешевле, чем они стоят в любом магазине.

День рождения близился, и Бартельс размышлял, что же делать. Несчастье свалилось на него не потому, что он действовал опрометчиво, нет, он как следует все продумал, понимая что к чему. Он знал, что бойкот объявлен, — сам ведь был на сходе в Лоштедтской пустоши, — но вот шестьдесят марок…

Однажды ночью, в постели, он заговорил об этом с женой: — Вот лежу и думаю, не лучше ли купить часы в Штольпе?

— В Штольпе? — удивилась она. — Но ведь там нет таких часов.

— Или в Штеттине.

— Таких, как у Ганса и Герхарда в Альтхольме, в Штеттине нет.

— Они же фабричные, а фабрика делает их не только для твоих братьев.

Жена переводит разговор в другое русло: — Ты хочешь переплачивать восемьдесят марок?

— Шестьдесят. Вот это-то меня и мучает.

— Так в Штеттин ехать дальше.

— Может, они перешлют часы?

— Придется доплачивать за перевоз по железной дороге. И за упаковку. А так завернешь в две попоны — и все.

— С лошадьми в Альтхольм нельзя.

— На проселке же дозорных нет.

— Может, обождать, с часами-то? Ну, месячишко-другой.

— А что я получу вместо них ко дню рожденья?

— Обождать, говорю.

— А ко дню рожденья ничего не получу?

— Да получишь ты часы. Только позже.

— Значит, на рожденье ничего?

— Да перестань ты!

— Слушай, — не отстает жена, — а братья не могли бы переслать их куда-нибудь с оказией?

В конце концов часы прибыли вовремя. Бартельс привез их не из Альтхольма, а из Штольпе. Часовщики доставили их на своей автомашине в Штольпе и вручили там. Итак, часы были куплены в Штольпе.

Решено было говорить о часах поменьше. Стоят себе в комнате, и ладно. Сейчас лето, жатва, в гости никто не ходит. Женщины, забежав на минутку, остаются в кухне, в коровнике либо в саду. Болтают стоя, рассиживаться некогда.

Но часы бьют, и крестьянки прислушиваются.

— У тебя новые часы? Как красиво бьют.

— Муж купил их в Штольпе. Мне ко дню рожденья.

— В Штольпе? Ты поссорилась с братьями?

— Да нет. Из-за бойкота.

— Я бы не стала так делать. Что подумают твои братья? Вражда — враждой, но родня — родней. У кого ж вы их купили?

— Право, не знаю. Муж покупал.