— Это очень любезно с вашей стороны, господин Штуфф, очень любезно. Макс, конечно, обрадуется. Но уже поздно. Господин Гебхардт сразу же выставил Макса на улицу.
— Так не пойдет! Исключено. Тредуп не должен с этим мириться. Выгнал? Без жалованья?
— Без.
— Вы должны подать иск, фрау Тредуп, о таких вещах надо растрезвонить.
— Нет, господин Штуфф, мы не будем жаловаться. Честно говоря, я далее рада, что так получилось…
— Ничего себе!
— Максу надо уехать отсюда. Не повезло ему здесь, господин Штуфф.
— Да, пожалуй, вы правы. С нами, свиньями, поведешься, сам свиньей станешь.
— Ну что вы, господин Штуфф, вы совсем другой человек. Вы — мужчина. Вы можете себе иногда позволить такое. А Макс, он же еще совсем мальчишка, он, если ступит в грязь, так измарается с ног до головы.
— Вы настоящая женщина, — говорит Штуфф с уважением. — С вас надо брать пример.
— Допустим, сегодня надо. А завтра?
— Завтра тоже, — заверяет Штуфф.
— Скоро одиннадцать, должен уж прийти.
— А куда он помчался в столь поздний час?
— В Штольпе.
— В Штольпе? На ночь глядя?
— И дальше. Видите ли, господин Штуфф, вам я могу это сказать: он поехал за деньгами.
— За
— Да, за
— Куда ж он их спрятал?
— Не знаю. Что-то упоминал про Штольпермюнде.
— Ага, в дюнах. Неплохо. — После паузы. — Надо было бы мне с ним поехать, фрау Тредуп.
— Вам? Зачем?
— Попасть в такой оборот и… Ну вы же его знаете.
— Что вы, он был такой веселый, когда уезжал.
— А вдруг встретит кого-нибудь, кто наплюет ему в лицо, и побоится возвращаться.
— О, господин Штуфф!
— Я идиот, — медленно говорит Штуфф. — Осел. Конечно, я сказал чушь.
— Но ему пора быть дома. Уже без четверти одиннадцать.
— Может, опоздал на поезд. На дворе темно, хоть глаз выколи. Может, где и заплутал.
— Подождите еще немного, — просит она.
— Ну конечно, фрау Тредуп, мне спешить некуда.
— Принести вам пива? Вы же привыкли, вечерком, а?
— Нет, нет, спасибо. Ни в коем случае. Очень уж толстеть стал. Около часа ночи еще один поезд приходит, может быть, встретим на вокзале?
— Нет, не обижайтесь, но из дома я никуда не пойду. Я должна его дождаться здесь.
— Ну, разумеется, дождемся.
Половина второго.
— Этим поездом тоже не приехал. Ступайте домой, господин Штуфф.
— А вы?
— Буду ждать.
— И я с вами. В шесть десять придет утренний.
— Но вам надо спать, господин Штуфф.
— Я прикорну на диване, в уголке, мне здесь очень удобно. А вы тоже сосните.
— Господин Штуфф!
Непреклонно: — Будем ждать вместе.
В три часа керосиновая лампа, помигав, гаснет. Хозяйка выставляет ее за дверь. Посмотрев на Штуффа, похрапывающего в углу дивана, она снова садится и ждет.
В половине седьмого Штуфф, потягиваясь, зевает.
— Что? — спохватывается он. — Уже половина седьмого? Разве Макс не приехал?
— Нет, не приехал. Теперь я знаю, он не вернется. Взял деньги и сбежал от нас. Он и раньше об этом подумывал.
— Ну что вы, фрау Тредуп. Он наверняка заночевал в Штольпе. До полудня вернется.
— Нет, не вернется. Он бросил нас.
— И не думайте об этом, фрау Тредуп. Как только закончится сегодняшнее заседание, я сразу поеду в Штольпе и в Штольпермюнде, все разузнаю… Но до этого он вернется.
— Нет. Он не вернется.
ГЛАВА IV
ГАРАЙС В ЗАПАДНЕ
Четвертого октября идет дождь. Настоящий осенний день. Ветер теребит деревья, гонит вдоль улиц опавшую мокрую листву, дождевые капли барабанят по оконным стеклам.
Гарайс смотрит в окно. Заложил руки за спину, покусывает нижнюю губу.
В приемной полно народу, но он никого не хочет принимать. Чего они от него ждут? Пособие, подряд, должность, квартиру.
Изо дня в день удовлетворяя бесчисленные частные просьбы и пожелания, он старается держать курс только вперед, во благо городу.
Но вот сегодня ему этого не хочется.
Он ожидает телефонного разговора с Берлином. Ожидает Пинкуса. Ожидает Штайна.
Телефон не звонит. Пинкус не идет. Штайн заставляет себя ждать.
Четвертый день уже заседают в гимнастическом зале, долбят и долбят полицию. С утра до вечера. Во всем виновата полиция. Бедные благородные крестьяне, несчастные благородные горожане, старая стерва полиция…
Зачем? Какой смысл? К чему это приведет?
Это имело бы смысл, если бы хотели упразднить полицию, доказать, что она ненужна и вредна. Тогда был бы смысл. Но так?
Гарайс подходит к письменному столу. «Просьба вдовы Хольм о выдаче ей пяти центнеров угольных брикетов».
Мерзнут, значит.
«Прошение инвалида Менгса к благотворительной комиссии муниципалитета о выдаче ему пособия — одного центнера картофеля».
Голодают, значит.
Там-то установить газовый фонарь… Расклейку афиш и объявлений отдать на откуп… Достать деньги на достройку больниц… Организовать концессию на автомобильную линию в Штольпе… Добиться заказов у почтового и железнодорожного ведомства для фабрики Мекерле (триста пятьдесят рабочих).
Дел и забот хватает. Город хочет жить хорошо.
А тут триста человек ежедневно по девять-десять часов просиживают в гимнастическом зале и переливают из пустого в порожнее. Жуют, жуют, а их жвачку потом сам черт за десять лет не разберет.
Бургомистр нажимает на кнопку звонка, один раз, второй, третий.