Крестьяне, бонзы и бомбы

Старший сельский жандарм в Хазельхорсте Цеддис женат на урожденной Ровер, а она дочь крестьянина. И неудивительно, если по цепочке бабьих языков дошла и до его ушей весть о том, где и когда состоится сельский сход.

По службе следовало бы доложить начальству в Штольпе, но для человека, который живет в селе, среди крестьян, служебное рвение не всегда уместно.

Если выплывет, кто проболтался, то ему больше не жить там, где он живет, и жене его придется порвать со всей своей родней. Кроме того, губернатор пришлет сотни две-три шупо, крестьян разгонят; а ведь Цеддис сам из крестьянской семьи, и как безземельный младший сын отслужил в свое время сверхсрочную в штеттинской пехоте.

Поэтому он сдерживает слово, данное им жене, и молчит. Но с приближением срока назначенного схода в нем растет беспокойство, он не находит себе места ни в доме, ни в саду, ни в дровяном сарае. Пеньки попались такие упрямые, что не колются, в услышанных новостях нет ничего нового, а улитки до того набедокурили на клубничных грядках, что смотреть на это спокойно может кто угодно, только не человек, который сегодня доставил сбежавшую батрачку ее хозяевам, произвел два обыска в домах у вороватых пастухов и спас от побоев судебного исполнителя, когда тот описывал имущество. Иногда хочется доставить себе удовольствие.

Все тише и тише вокруг. В коровниках у соседей уже давно стихло, лошади бродят на выгонах, игравших детишек загнали по домам и уложили спать, уснули и птицы. С лугов, виднеющихся из окна его спальни, поднимается слабый туман, светлая полоска на горизонте становится все бледнее, небосвод все выше. Сверкают звезды, за пять минут он насчитал три упавших, а если первая означает «да», значит, сбудется и третья.

Он не спеша переодевается, прислушиваясь по привычке, что там делает жена. Убедившись, что она замачивает белье в прачечной, он сходит по лестнице, направляется вокруг сада в дровяной сарай и выводит оттуда велосипед.

У забора светлым пятном виднеется лицо жены.

— Уезжаешь, Хайн?

— На полчасика, в трактир… — смеется Цеддис.

— Велосипед оставь в Лоштедте и иди через выгон у фруктового сада. Знаешь, где?

— Да.

— За садом начинается луг, пойдешь по нему к лесу.

— Так.

— У леса ручей. Там ивы, даже ночью их видно. И по ручью вверх, он сейчас неглубокий.

— Так ручей приведет меня в болото.

— Все говорят: болото глубокое, а мы, детьми, по нему всюду бродили, и ничего, Хайн, ну, оступишься до колена, но не увязнешь.

— Но люди говорят…

— Про болотных духов и утопших? Да, отец Барентина утонул. Но не оттого, что болото глубокое, а потому, что был пьяный. Он лежал на животе, уткнувшись лицом в грязь. Не будь он выпивши, то сообразил бы поднять голову и жив остался бы.

— А до камней доберусь?

— На десять — двадцать метров подойдешь. Там камыш кругом. Только потише, не шурши.

— Что ж, пойду так, как ты сказала.

— Ну, иди.

Цеддис взлетает в седло и скрывается в сумерках.

В Лоштедте он оставляет велосипед за школой. Лучше, если его, сельского стражника, сегодня никто не увидит; в трактиры заходить нельзя, ни одна душа не должна знать, что он здесь. Впрочем, в поселке мертвая тишина.

Он направляется через выгон на луга, шагая по мокрой от росы траве.

У ручья он находит иву, расщепленную морозами сверху донизу, — такое страшилище в темноте за сто метров не спутаешь с другим деревом, — и прячет в расщелине ствола свои ботинки с носками.

Затем, подвернув штанины, ступает в воду. Дно — чистый песок. Цеддис бодро идет вверх по течению.

Но вот ручей становится мельче, берег — плоше, а дно — илистым. Сосны уступают место зарослям ивняка, камышу и большим мшистым кочкам.

Теперь он продвигается медленно, ноги вязнут в иле.

Время от времени он останавливается, обтирает пот с лица и смотрит на звезды, сверяя по ним выбранное направление.

Внезапно он настораживается: пахнет дымом. Не может быть, чтобы это от костра с кургана. К тому же и ветер не с той стороны.

«Кто же тут в болоте развел огонь?»

И хотя он очень торопится на сход, пробудившийся инстинкт ищейки заставляет его свернуть влево.

Здесь местность ровнее, мшистых кочек меньше, больше ивняка и почва посуше. Запах дыма усиливается. Вот густой кустарник, а за ним слабый красноватый свет от костра.

Старший сельский жандарм Цеддис, остановившись, наблюдает. Дальше идти нельзя. Каждый шаг через кусты будет слышен тому, кто там скрывается, насторожит его. Ведь там, у небольшого, едва горящего костра, наверняка кто-то есть.

И старший сельский жандарм вспоминает романы про индейцев, которыми зачитывался еще мальчишкой: Карл Май, Ситтинг Булль и «Последний из могикан». Порывшись в карманах, он находит штук шесть пистолетных патронов. Жаль, за каждый из них надо отчитываться. Но что еще кинешь, когда кругом болото, ни камешка, одна грязь?

Он берет патрон и швыряет его в сторону, метрах в двадцати от костра, — будто там, в кустах, кто-то прошелестел.

Прислушался: в ответ ни звука.

Он бросает второй патрон, метра на два ближе к костру.

По-прежнему тихо.