Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа

Главное в разверстке для земледельцев заключалось в ее размерах, т. е. насколько тяжесть обложения соответствовала реальным возможностям хозяйств. Потребляющие северные губернии Наркомпрод не очень опекал, рассчитывая в лучшем случае на их самоснабжение. Губернии же, отнесенные к разряду производящих, испытали на себе, особенно в 1920 году, всю мощь продовольственного гнета.

Противоречивость разверстки порождала возможность и ее неоднозначных толкований. Например, замнаркомпрод Брюханов на I Продсовещании предупреждал, что она полностью находится в русле прежней продовольственной политики[195]. Однако это утверждение лучше отнести к разряду хороших мин при определенных обстоятельствах. Уже первые летописцы Наркомпрода признавали, что с «половины 1919 г. стало очевидно, что достигнуть полного проведения монополии невозможно. Слово „монополия“ вытесняется словом „разверстка“ с отказом от изъятия у населения всех излишков. Отчуждение у населения продуктов в пользу государства фактически принимает форму налога с осложненной коллективной ответственностью населения»[196].

Но тогда это не любили подчеркивать. Хотя, когда один раз в сложной ситуации в феврале 1920 года Цюрупа разоткровенничался на сессии ВЦИК, он прямо заявил, что «мы идем через разверстку, как бы временно отступая от монополии, и ставим ее второй целью для успешной работы, а главное для того, чтобы крестьянское население поняло, что мы не собираемся торговать хлебом (с заграницей. — С/7.), а желаем получить только необходимый минимум для того, чтобы поддержать существование голодающего центра и голодающего пролетариата… В этих целях мы ставим себе некоторое обуживание против монополии с тем, чтобы потом перейти к осуществлению монополии в полном смысле этого слова»[197].

Крестьянство, чуждое всяким премудрым словоплетениям, восприняло разверстку как налог[198]. Им было только порой непонятно, почему этот налог требует от них больше хлеба, чем его имеется в наличии. Поэтому, поддерживая сам принцип разверстки, определенную заданность обложения, крестьяне всячески требовали уменьшить ее, «скостить», требовали участия своих представителей в определении ее размеров. «В скостке» зачастую и заключалось их примитивное представление о новой экономической политике.

Крестьяне были не одиноки в своем отношении к разверстке. «Серп и молот», издание 1-й Совтрудармии, писал, что «правильно понятая государственная разверстка представляет собой требование государства к производящему населению сдать часть его излишков»[199]. Сами компродовцы в период своей перестройки в 1921 году задним числом справедливо указывали, что «разработанный план разверстки явился подготовкой необходимых условий к переходу на продналог, к отмене монополии»[200].

На незалежной Украине, где политическая ситуация 1917 года с небольшими коррективами продолжала сохраняться вплоть до 1921 года, разверстка более откровенно, чем где бы то ни было обнаружила свою налоговую сущность. После перехода к НЭПу комиссар продовольствия Украины М. К. Владимиров, анализируя общее и особенное в налоге и в разверстке, писал, что при разверстке волости, выполнившие к определенному сроку 100 % разверстки, освобождались от продотрядов, иначе говоря, негласно санкционировалась определенная свобода в распоряжении излишками[201]. Украинские продовольственники имели полное право утверждать, что «в сущности говоря, натуральный налог лишь легализует и расширяет право крестьянина в отношении его права распоряжения продуктом собственного производства»[202], так как в 1920 году декрет Украинского СНК о продразверстке официально требовал от украинских крестьян лишь четвертую часть излишков.

Но это было на Украине, где, по свидетельству известного очевидца М. Булгакова, имелись «сотни тысяч винтовок, закопанных в землю, упрятанных в клунях и коморах и не сданных… миллионы патронов в той же земле и трехдюймовые орудия в каждой пятой деревне и пулеметы в каждой второй». Где с оружием было похуже, чем на Украине, там сильнее проявлялась другая сторона разверстки — стремление к монополии.

Разверстка, будучи шагом прогрессивным по сравнению с нормированием и подворным учетом, вследствие своей неопределенности (поскольку исходила из весьма растяжимого понятия «государственной потребности», куда легко укладывается и изобилие, и полуголодное существование) составила для государственных аппетитов почву столь же плодородную, как и монополия образца 1918 года. В результате, в 1920–21 продовольственном году в исконных владениях европейской России продовольственники отбирали не только излишки, но и самое необходимое для крестьянской семьи и хозяйства. И в этом отношении продразверстка оказалась для крестьян намного хуже, чем первая форма продовольственной диктатуры.