Крестики-нолики

— До того, как без ноги осталась, бабушка Мария много чего мамаше-тетке и Аксюте косенькой таскала. Картошку, муку… У мамаши-тетки огород прямо в ельник упирался. А у Аксюты, с другого угла деревни, лес с подлеском за плетнем. Елочки плотно к погребу подходили. Ну и мамаша-тетка с Аксютой к нам тоже нередко наведывались. Как-никак сродственникам, где детишек полон дом, помогать надо. Такое и немцы понимали. К тому же Вальтеру бабушкина стряпня сильно полюбилась, — Медуница при этом воспоминании даже руками помогать себе стала, для большей наглядности, должно быть. — Перво-наперво Вальтер дрочены в яйцах с кислым молоком уважал. У бабушки Марии сестра замужем за белорусом была. Через него бабушка дрочены и научилась печь. Вальтер, когда дрочены ел, вспоминал, как они с дружком Хельмутом, так дружка его звали, когда малые были, оладьями из картошки с луком у бабушки Хельмута объедались. Это нам Курт объяснял… Курт харчей для нас тоже не жалел. Вот у бабушки, хоть по малости, да кое-что скапливалось, сродственникам в подспорье… Еще нет-нет, да глядишь, лекарствами какими Вальтер бабушку снабдит. Как она ему про болезни детячьи жаловаться станет. Понимал, откуда людям теперь брать. А что до мамаши-тетки да Аксюты косенькой, они очень даже с понятием бабы. Зима многоснежная, вьюжная стояла. След всякий мигом заметает… Теперь с дровами как быть? Война. Летом да осенью не каждый дров запасти успел. Бабушка у Вальтера для себя да сродственников наловчилась поблажку испрашивать, чтоб в лес за дровами на санках съездить. Вальтер часовым на околицах говорил, они пропускали. Знали бабушку в лицо, потому как из-за всякой болячки не только в сельсовет, где Вальтеру немецкую больницу сделали, но и к нам захаживали. Один начальник охраны чаще других наведывался. Имя смешное… Отто… Отто… Туда и обратно говорить можно… На гусака похож. Как Отто в избу заявится, бабушка Мария капусту и грибы на стол выставляет. Потому что Вальтер с Отто за бутылку принимались. А Курт им банки консервные открывал… Этот Отто над всеми охранниками в деревне командовал. Оттого бабушке и нашим всем на санях за хворостом в лес путь открыт был. А зимой в санях как без сенной подстилки, али соломенной, усидеть? А в соломе завсегда схоронить кой-чего можно. Да и партизаны тех немцев, что у нас в деревне стояли, не тревожили до поры. Все тихо, без стрельбы шло. «День короток, ночь велика. Силы копить надо», — так бабушка Мария про зиму сказывала. Партизаны в деревню нечасто в ту пору наведывались. Лишь по крайней нужде. Больше в сумерки иль в ночь. Когда завьюжит крепко. Раз один пожаловал все ж. Вальтер с Куртом у нас недели две как в избе стояли. Ну да… В ноябре я ноги поморозила… А в начале декабря немцы пришли. Календарь свой повесили. Курт меня обучал по нему. Децембер — декабрь по-ихнему будет… Вот в децембер самый дед бородатый из лесу и пожаловал к нам в избу. Хорошо, Вальтер и Курт у себя в больнице, в сельсовете были. Я на печке заспалась. Проснулась когда, слышу голос чужой. Гляжу, сидят бородач с бабушкой. Разговоры разговаривают. Тут Вальтер с Куртом возвернулись. Дед с лица спал. А бабушка Мария и говорит Вальтеру, кум вот, дескать, из Сугробина явился. Беда у него в дому. Внук захворал сильно. Прознал кум, какие у меня знатные немецкие начальники стоят. Голову сложить не убоялся, пришел Христом-богом лекарство вымаливать… Гляжу, поверил Вальтер. Только не поймет никак, что значит «кум». Уж бабушка ему тогда через Курта объяснять стала, что «кум» по крестинам родственник. Она «кума». А бородач — «кум». То есть матерь и отец крестные. Того ребенка, которого крестили. Вальтер сочувствует, кивает. Понравилось ему про крестины… У Вальтера тоже крестик был. Я видела раз. На крестике боженька замученный.

— Кем замученный? — как всегда, не удержался Шашапал.

— Не знаю я, — вздохнула Медуница и продолжала. — Бабушка Мария видит, как Вальтер расчувствовался. Кивает. «Я», «я» говорит. Это «да-да» по-немецки означает. И приступила бабушка у Вальтера лекарство вымаливать. Вальтер очки от пота трет, губами чмокает. Потом ушел к себе. Жили они, вестимо, в горнице. Пошуршал, пошуршал. Приносит лекарство. Тут и бородач сообразил, как быть. В ноги Вальтеру кланяется.

— Откуда ты все-таки знаешь, что этот «кум» был партизан? — усомнился Шашапал.

— Да уж знаю, — чуть прищурившись, заверила Медуница Шашапала.

* * *

Короткие слепящие вспышки, пробив толщи ушедшего времени, выхватывали, возвращали из небытия встречи, обрывки разговоров, нелепые и страшные видения событий, что вершились в засыпанной снегом деревне, на стыке сорок первого и сорок второго годов.

Пылкое воображение друзей Елены порождало множество разных версий, фантазий и картин, в реальность которых мальчишки уверовали с поразительной необратимостью.

Перед слушателями Медуницы вдруг высветился леденящий провал, поразивший обыденностью ужаса. Провал, в котором каждый из заглянувших в него по-своему видел, сопереживал и домысливал происходившее тогда в Зиморях.