Крестная мать - 2

— Жену осколком убило тридцать первого декабря прошлого года, когда самолеты Грозный бомбили. Мы уже с ней спускались в бомбоубежище… Не успела моя Машенька, не успела, бедная. — Губы у Сергея Дмитриевича задрожали. — Ей сонную артерию перебило, кровь хлынула — не остановить. Что я мог сделать? Дом ходуном ходит, вой, грохот, взрывы один за другим. Маша на коленях у меня лежит, кровь из шеи — фонтаном. Просит меня: «Ну сделай что-нибудь, Сережа! Я умираю… Помоги!» Я рану ладонью зажал, а сам потихоньку тащу ее вниз по лестнице, успокаиваю: сейчас, моя родненькая, сейчас, потерпи… А Маша тяжелая была, грузная, вот вроде вас. — Он взглянул на Александру Васильевну. — Тащу и думаю: Господи, подсоби, не дай ей сейчас умереть, там, внизу, в подвале, женщины, может, как-нибудь спасем… Вижу, у Маши уже и голова запрокинулась, и вроде не дышит. Я тогда не выдержал, кричу: «Машенька! Да что ты делаешь?! Маша! Потерпи, родная моя!» А она уже, видно, не слышит, никак не реагирует. За нами на лестнице — кровавая дорожка. Сумерки уже на улице стояли, в подъезде почти темно, но как ракета взлетит или вспышка от взрыва, так вся лестница освещается, кровь хорошо видно… Маша!

Сергей Дмитриевич заплакал, заново переживая тот трагический вечер, стал закуривать, дрожащими руками никак не мог поднести зажигалку к прыгающей в губах сигарете, и Изольда взяла его руку, придержала.

— Спасибо… спасибо… — говорил он, постепенно успокаиваясь.

Продолжил рассказ:

— Зятя, его тоже Сергеем звали, боевики в феврале убили. Он за картошкой пошел, собирался у знакомых купить, деньги взял… Ели мы что придется, дети болели, картошечки вареной попросили, «в мундире», вот он и пошел. И не вернулся. Дочка, бедная, несколько дней его искала. Нашла потом недалеко от дома, в рощице. Глаза выколоты, уши отрезаны, голова разбита… Издевались над живым… Да. Похоронили мы и Сережу. Гроба, конечно, нет, так зарыли, в пленку полиэтиленовую завернули и положили. Вот и остались теперь — мне шестьдесят девять, хожу с трудом, военное ранение сказывается, с сорок второго года, и дочка с двумя детьми. Живем в разных районах Грозного. Я — в Заводском, у Карпинского кургана, а она здесь, недалеко теперь, я почти дошел, на Партизанской… Что осталось от бомбежек, я им потихоньку на коляске и вожу. Вещи на продукты меняем.

— А на Октябрьской улице… что там? Не бывали, Сергей Дмитриевич? — спросила Изольда, затаив дыхание. — Не приходилось бывать? Я жила там.

— А-а… — Сергей Дмитриевич докурил сигарету, помолчал. — Разрушено там все, дорогая моя. Там же линия фронта была, как раз по вашей улице проходила. Что вы! Одни руины! Разрушений очень много, я разговаривал с одной женщиной… Несколько домов, говорит, уцелело всего… А вы, значит, уезжали? И правильно сделали. Многие уехали. А нам некуда было ехать. Всю жизнь мы тут с Машей прожили, дочка тут родилась, внучки… Куда ехать, Господи! Да и за что нам такое наказание? И русским, и чеченцам! Мы же все тут душа в душу жили!..

Сергей Дмитриевич махнул рукой — жалостно, растерянно, совсем уже по-стариковски — и покатил свою коляску дальше. А женщины, вытирая глаза, долго и молча смотрели ему вслед…

Потом стали прощаться. Обнимались, целовались, напутствовали друг друга искренними, идущими из самого сердца пожеланиями:

— Ну, успеха тебе, Ниночка! Найди своего Виталика!

— Спасибо, Танюша! И тебе всего хорошего. Крепись!

— Господи, хоть какую бы нибудь зацепочку, узнать, где мой Боря находится. Я бы уговорила любого дудаевца, они ведь тоже люди!.. А вам желаю девочку эту найти, Хеду! Раз уж так случилось, судьба, видно, раз она тебя, Таня, мамой назвала.

— Спасибо и вам, Александра Васильевна. Сыночка вам надо найти обязательно!

— Не уеду отсюда, пока не найду. Зачем мне иначе жить?

— Спасибо и вам, Александра Васильевна! До свидания!

— В добрый путь, девочки! Мужайтесь! Что нам еще остается. Мужчины никогда о нас, матерях, не думают…

— Прощай, Лиза. Сходи на свою улицу, может, тебе и повезет. Вернешься сюда, если дом цел?

— Нет, вряд ли… Как теперь тут жить?

— Да, конечно… Прощайте, девочки! Может, даст Бог, увидимся еще.

— До свидания… До свидания…

— Держитесь, девочки!