Крестник Арамиса

Хозяин заведения, синьор Гульельмо Кастанья, был маленьким человечком, приветливым и словоохотливым, аккуратно одетым, заботящимся о своей персоне и своих интересах. Он был вежлив со всеми, скромен — с сильными, подобострастен — с богатыми, перед могущественными ползал ничком. Был он наделен — или отягощен, как угодно читателю, — голосом, дающим возможность петь в хоре Сикстинской капеллы.

С полной уверенностью заявляем, что он отличался умением приготовлять макароны с пармезаном и равиоли по-неаполитански, но был знаменит и другим. Стоит только повнимательнее рассмотреть его заведение изнутри, чтобы убедиться в этом.

Трактир синьора Гульельмо Кастаньи представлял собой довольно обширное заведение с тремя сильно отличающимися друг от друга частями. Со стороны дороги открывался сад со множеством беседок в виде равномерно увеличивающихся арок, увитых плющом, в тени которых посетители наслаждались закусками. Далее возвышался дом довольно вульгарной архитектуры, с кухнями, общим залом и жилищем хозяина. К дому же присоединялась большая пристройка, состоящая из прилично меблированных комнаток с окнами в сад, — то, что мы сейчас назвали бы комнатами для свиданий.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что эта планировка играла роль особую. Общий зал принимал мелких сошек из военных — мушкетеров, жандармов, драгунов, солдат легкой кавалерии, французских и швейцарских гвардейцев, — пировавших с горничными, гризетками и прачками Севра и Медона. Беседки давали приют мещанским парочкам, иногда весьма зажиточным: месье, обманывающий мадам с какой-нибудь игривой субреткой; мадам, дурачащая месье в компании некоего предприимчивого судейского крючкотвора. Что касается пристройки, этого острова любви, как ее называли, то ее посещали знатные особы, желавшие сохранить инкогнито. Речь идет, конечно, о парах. Считалось чуть ли не кощунством ужинать здесь в одиночестве.

Итак, на следующий день после визита к господину де ла Рейни барон Элион де Жюссак в девять часов утра входил в заведение Гульельмо Кастаньи.

Наш добрый друг вышел накануне из гостиницы на улице Булуа совсем сбитый с толку. Но мало-помалу беспечность, присущая его возрасту и характеру, вновь одержала верх. Все чувства и мысли провинциала были охвачены Парижем: шум, суматоха, наряды — всё было ново, всё кружило голову.

Молодой барон сразу заметил, что его дорожный костюм сильно отличается от камзолов парижан. Разница была столь велика, что Элион почувствовал, как краснеет за свой нелепый наряд, который, однако, в Эрбелеттах, Жонзаке или Барбезье вполне ему нравился.

Элион вошел в лавку старьевщика и купил алые бархатные панталоны, почти новые, и атласный серый камзол с золотым шитьем, еще очень приличный, с бантом на плече, рубашку с манжетами и жабо, чулки со стрелками, туфли с пряжками, кожаные перчатки из Испании и маленького гуся,то есть набор искусно подобранных шляпных перьев, соответствующих случаю,как говорили разряженные господа, большие ценители тонкостей туалета и языка.

Отобедав в кабачке «Три Ложки» около кладбища Сен-Жан, он по совету старьевщика отправился в заведение Гербуа, где водилось лучшее во всем Париже бургундское. Вернувшись вечером в гостиницу «Сухое Дерево», он поднялся в свою комнату и приказал, чтобы завтра его разбудили спозаранку.

Проснувшись на рассвете, крестник Арамиса потребовал оседлать Ролана. От черных мыслей, преследовавших его накануне, не осталось и следа. Он оделся во все новое, водрузил на голову шляпу и в прекрасном настроении вскочил на лошадь, которая, после двухдневного отдыха и хорошего фуража, дышала такой силой, будто никогда и не испытывала усталости. Спустившись по улице и выйдя из ворот Сент-Оноре, проследовав затем по улице Доброй Трески (где ныне площадь Согласия), двигаясь вдоль Кур-ла-Рейн и оставив в стороне Дом инвалидов с сияющим куполом, с одной стороны, и Шайо и женский монастырь Святой Марии — с другой, всадник выехал из города через ворота Конференции и по набережной Мыловарни взял курс на Версаль.

Стояло унылое, полное томной красоты октябрьское утро. Перед всадником расстилался серебристый туман, над которым виднелись верхушки деревьев. Сена, описывая кривую под мостом Сен-Клу, блестела на солнце, как длинная змея со стальной чешуей.

Элион был весел и бодр. Сон укрепил его и унес заботы, а с ними и волнующий образ мнимого шевалье, и нахмуренный профиль лейтенанта полиции.

Молодой человек пришпоривал и подгонял коня:

— Но, Ролан, но!

И Ролан, славное животное, скакал что было сил.