Крестник Арамиса

— Пусть будет так, крестный, — ответил старик, — кажется, такой титул вы изволили мне присвоить… Подайте стул, будьте добры… Говорить стоя мне уже трудновато… Хотя произношение сохранилось четкое и ясное.

Он сел на стул и продолжал:

— О-хо-хо! Итак, дорогой мой, мы породнились… Поздравляю, теперь у вас появилась забота, а все потому, что вы не следовали моим советам, содержавшимся в письме из Мадрида… Начали с того, что оказали услугу господину де ла Рейни и помогли попасть в Париж одной из самых опасных тварей: дочери де Бренвилье, которая кончит на Гревской площади, как и ее достойная мать…

— О!

— А еще удар шпаги, нанесенный господину де Мовуазену! А ведь этот человек должен был помочь вам сделать карьеру при дворе…

— Но если бы вы знали, как все произошло!..

И Элион торопливо рассказал своему крестному, что с ним случилось в заведении синьора Кастаньи…

Арамис подскочил на стуле, рискуя рассыпаться в пыль.

— И вы не воспользовались случаем, чтобы заменить господина де Нанжи в сердце принцессы?

— Я ведь любил другую.

Старик улыбнулся и стал похож на Щелкунчика.

— Ах да! Ну что ж, поговорим и о ней!.. Глупая страсть. Ради этой женщины вы забыли всё, а она вас погубила, если верить версальским слухам…

— Но, сударь!

— Нет-нет, не перебивайте. Глупо, барон… Почему вам так не терпится жениться на какой-то провинциальной болтушке, когда можно стать Лестером или Мазарини будущей королевы!.. — И тряхнув белоснежной головой, он продолжал: — Далее. Итак, вы отправляетесь на войну, прибываете в армию. Казалось бы, дело чести дворянина — добыть славу и обессмертить свое имя… Но нет: вы показываете спину даже раньше, чем слышите первые выстрелы врага…

— Сударь! — простонал Элион. — Если вы были другом моего бедного отца, имейте хоть немного сострадания… Герцог Вандомский приговорил меня только к смерти, не обрекая на пытки. — И он замолчал, совсем подавленный.

Бывший мушкетер, вонзив свой острый локоть в стол и обхватив подбородок прозрачной ладонью, молча рассматривал юношу. Выражение его лица было бесстрастно, взгляд непроницаем, как и тогда, на площади, во время допроса обвиняемого.

Но вот под тяжелыми веками блеснул луч, и взгляд смягчился.

Закоренелый эгоист, для которого не существовало иных законов, кроме собственных прихотей, искусный интриган, бессердечный и хитрый, безучастный к счастью и бедам других, не боявшийся риска и не очень разборчивый в выборе средств для своих опасных предприятий, почувствовал ли он жалость к прекрасному и отважному юноше, которому, быть может, было отпущено еще более полувека жизни и которого теперь отделяли от смерти лишь несколько часов? А может быть, герцог д’Аламеда просто решил извлечь какую-то пользу из натуры, виновной единственно в избытке порядочности, из этого юноши с твердым характером, способного хранить тайны даже ценой своей жизни и своей чести?

Так или иначе, он принял отеческий тон.

— Признайтесь, дорогое дитя, что это была мадам де Нанжи…

— Мадам де Нанжи?! — воскликнул барон, не менее удивленный произнесенным именем, чем ожившим лицом собеседника.

— Да, путешественница в носилках, та, за которой вы последовали и которая вас задержала.

— Угадали…

Старик покачал головой.

— Великолепная хитрость!.. Ну какой же тупица этот герцог — ничего не видит дальше своего носа. О, эта современная молодежь! Н-да, никогда не встречал разума более живого, проницательного и ясного!.. — Арамис усмехнулся: — А тут еще придурковатый муж… Все одно и то же, ей-богу… Во все времена, от Маргариты Наваррской до Монтеспан!

— Вы ошибаетесь, сударь! — произнес чей-то голос. Тюремщик только что впустил нового визитера. Тот подошел к господину де Жюссаку.

— Графиня мне все рассказала, барон, — заявил он.

— Господин де Нанжи! — воскликнули Элион и Арамис в один голос.

Дворянин продолжал:

— Господин де Сенонж дал мне разрешение десять минут провести с заключенным. Этого вполне достаточно, чтобы разрешить наши разногласия.

Господин де Нанжи снял с себя плащ и положил на стол две шпаги.

— Графиня вас любит, — продолжал он, обращаясь к сопернику. — Вы были у нее в ту ночь, она сама мне призналась, и надеюсь, вы понимаете, что один из нас должен исчезнуть.

— А вы хотели бы…

— Быть в мире со своей женой? Да, конечно, хотел бы… — он натянуто улыбнулся: — Подумать только, тот, кого зовут прекрасный Нанжи и кто, говорят, имеет все основания считаться придворным сердцеедом, выступает в роли мужа-рогоносца, как какой-то смешной и нелепый дворянчик из комедии Мольера! — Де Нанжи по-лошадиному тряхнул головой. — Впрочем, примите во внимание: все, что я предлагаю, в вашу пользу… Если я убью вас, вы примите смерть от дворянской шпаги и будете спасены от позора публичной казни… Если же вы меня убьете, то утешитесь сознанием, что избавили свою любимую от супруга, который вызывает у нее только презрение и отвращение…

— Черт возьми! Я согласен, граф!

Арамис возмутился и протянул между соперниками худую руку.

— Успокойтесь, господа, — сказал он, — я этого не допущу…

Господин де Нанжи прервал его: