Крестник Арамиса

— Вы совершенно правы, сир, и моя госпожа будет очень тронута интересом, который ваше величество проявляет к ее особе.

Людовик хотел было продолжить путь, как лорд Сейфс добавил:

— Ваше величество позволит мне сделать несколько замечаний?

Король нахмурил брови.

— Это слово, — сказал он, — неприлично употреблять, когда вы говорите с королем Франции, и ваше превосходительство хорошо сделает, если изучит нюансы нашего языка.

— И все-таки несколько замечаний, если ваше величество не возражает…

— Замечания… Ладно, говорите. Я слушаю.

— Речь идет о канале Мардик, который вы приказали расширить…

— Да, конечно, чтобы возместить утрату фортификаций и порта Дюнкерк. Кто осмелится оспаривать мое право? — Затем тоном, какой принимал в важных вопросах, когда ему нечего было ответить, добавил: — Милорд, я всегда был хозяином себе, а иногда и другим; надо ли напоминать об этом?

Король повернулся к послу спиной. Никто из присутствующих не осмелился крикнуть «браво», но толпа заволновалась.

— Господа, — произнес король громко, — возможно, что после короткой отсрочки нам снова придется надеть шпоры и оседлать наших коней.

В напряженной тишине слышались только вздохи и восклицания.

— Европа, — добавил король, — кажется, забыла, что мы омыли в Рейне окровавленные груди наших коней и что французские пушечные ядра оставили победный росчерк на стенах их городов и крепостей. Она снова бросает нам оскорбительный вызов. Докажем ей на полях сражений, что у нас еще сильные клыки и острые когти…

Король твердо стоял на ногах — сильный, стройный, несокрушимый. Щеки его пылали огнем, взгляд был полон решимости. Те, кто обвиняли монарха в чрезмерной осторожности во время той самой переправы через Рейн, и не подозревали в нем подобной воинственности.

Король с жаром продолжал:

— Иностранцы думают, что у нас нет сейчас ни средств, ни сил… Ну что ж, чтобы раздобыть деньги, мы расплавим, в случае необходимости, корону и одержим победу, помня о судьбах королей Иоанна и Франциска I. Если Франция падет, то только с оружием в руках, и мир увидит, как дорого стоит ее жизнь.

Король разгорячился, глаза его сверкали, голос набирал силу.

— Друзья мои, — заключил Людовик, — играя свою последнюю партию, могу ли я положиться на вас?.. Будут ли мне опорой сыновья тех, кто стоял насмерть в Павии, Мариньяне, Греции, Пуатье и Азенкуре, Бувине, Форну и Рокрое?

Вдохновленная толпа слилась в едином порыве:

— Да-а-а-а, сир!

— Сир, мы полностью принадлежим вам!

Сердца бились в унисон, глаза горели — казалось, все как один готовы ринуться в бой.

«Да здравствует король!» — крикнул кто-то, и толпа придворных подхватила этот ликующий возглас. «Да здравствует король!» — вторили солдаты сторожевой дворцовой службы. «Да здравствует король!» — разнеслось повсюду в улочках и парках города.

Людовик сиял.

— Спасибо, господа, — взволнованно произнес он, — другого я и не ожидал.

Король взял руку герцога Бургундского — к большой досаде герцога дю Мэна и графа Тулузского, — как будто решил в подобных обстоятельствах полагаться только на законного наследника.

— Теперь попросим Бога поддержать наши намерения и благословить французские войска. — И, выходя из галереи, добавил: — Однако это не должно мешать пристойным развлечениям… Дамы, приглашаю вас вечером к себе: будет игра и музыка. Все входы — большие и малые — открыты для вас.

Увидев мадам де Кайлю, монарх ласково обратился к ней:

— Графиня, я хотел бы поставить те две тысячи луидоров, что выиграл у вас на днях, если не откажетесь сыграть со мной партию. Думаю, выиграю снова…

— Сир, — ответила та, — мне, право, не жаль двух тысяч. Честь, которую оказывает мне ваше величество, стоит дороже.

Государь тем временем уже повернулся к мадам де Леви:

— И вас, сударыня, прошу присоединиться к моим противникам.

— Нет большого несчастья, сир, чем бороться против вас. Предпочитаю быть вашей союзницей.

— Спасибо, мадам. До скорого свидания, сударыни. До скорого свидания.

Людовик вышел, придворные последовали за ним.

Вдруг господин де Жюссак заметил маленького человечка, кругленького и низенького, на коротких ножках, который был обвешан лентами и мишурой не хуже деревянного идола на праздничном шествии. Этот человечек, казалось, сморщивался, сплющивался, складывался, протискиваясь с бесконечными поклонами в сверкающую толпу, двигавшуюся по пятам за государем.

— Ах, вот оно что! — сказал себе Элион. — Узнаю этого забавника… Да-да, точно, черт возьми!.. Это же владелец «Рощи Амафонта»…

— А вы что, уже бывали у него? — весело осведомился товарищ по полку.

Барон открыл было рот, чтобы сказать: «Дрался в этом заведении на дуэли», но вовремя вспомнил предостережения господина де Бриссака и прикусил язык.

— Видел его на пороге гостиницы, когда ехал из Парижа в Версаль.

Галерея мало-помалу пустела, и можно было разговаривать свободнее.

— На кой черт этот хвастун пришел сюда? Что ему здесь надо? — спросил Элион.

— Вы, наверное, не знаете, какая у него профессия? — ответил другой гвардеец.

— Профессия? Какая профессия? Знаю.