Крестный ход над Невой

– Уже?! – расстроился Степан. – Так скоро… А может, пойдёмте к нам в гости, а?! Чаю попьём! Поговорим. Я с мамой и бабушкой познакомлю вас… то есть тебя… Давай, а?

– Да куда же я, дурак старый, попрусь, да ещё со всем своим хозяйством? – смущённо промолвил Петруша и потряс в воздухе кастрюлькой. – Да и штрих один я забыл на своей картине домалевать. А во всём порядок и последовательность нужны! Без порядку даже целый, круглый мир рассыпаться может.

– Жалко… – разочарованно протянул Стёпа и грустно опустил плечи, будто вместе с сожалением выдохнул весь воздух. – Очень жалко…

– Не грусти, радость моя! – весело сказал старик, поднимаясь. – Пока я штрих начирикаю, ты со мной постой, почирикай. Похвали немного старенького Петрушу, чтобы ему светлее рисовать было, а то темновато уже… А потом домой побежишь, а я на пост свой вернусь: сторожить мост буду!

– Ты здесь работаешь? – удивился Степан, посмотрев на чёрную, нависшую громадину моста.

Представить, что этот удивительный старичок с длинной косицей может где-то работать, было невозможно. А что тут, в будке охранника… в сине-оранжевой робе… Это вообще никак не умещалось в голове.

– Да! – радостно подтвердил Петруша. – Заметь, и уже почти сто лет! Должен же и дурак какую-то пользу людям приносить… Всё! «Время, время в класс сбираться, не шуметь и не толкаться, а садиться по скамьям…» – вдруг пропел старичок тонким тенором и молодо взлетел по ступенькам на набережную. – Давай, радость моя, тащи сюда ящик. Времечко-то без нашего спросу своей дорогой идёт, а нам за ним постоянно поспевать приходится… И одышкой мучиться…

Степан неохотно поднялся. Так не хотелось уходить! Утешало только то, что Петруша не гнал его домой сразу, ещё обещал подарить ему несколько минут общения.

– Скорее беги сюда! – крикнул старик, перегнувшись через гранитную ограду. – Что я тут без твоего-то свету натворить успел! Страх и ужас!

Стёпа кинулся наверх. Петруша растерянно стоял у мольберта и смотрел на свой рисунок.

В этот день он нарисовал мост: могучий и чёрный. Своими опорами он, словно вилка, пригвождал ко дну строптивую Неву. Отовсюду, будто со всего города, к мосту слетались тысячи чёрных воронов. Их было так много, что начинало рябить в глазах.

– Вот так чирикнул… Нате вам, распишитесь! – огорчённо пробурчал старик.

Что именно добавил Петруша и что так сильно его огорчило, было непонятно. Но сам рисунок производил пугающее, тяжёлое впечатление.

– Деда, это ты нарисовал? – осторожно спросил Стёпа.

– Да я же не того совсем хотел! – вздохнул старик. – Хотел, чтобы жизнь процветала. Чтобы машинки катались здесь, а не вороны! А что теперь поделаешь?! Засновали «чёрные воронки» туда-сюда, туда-сюда… И потащили людей со всего Питера в Большой дом на пытки и погибель. Поэтому и не осталось у меня тут света белого. Не спасти теперь ничего. Всё пропало! Господи, прости и помилуй, не ведали, несчастные, что сотворили!

Петруша снял шапку, перекрестился сам, затем широким крестом осенил и Стёпу. Потом сел на корточки, прислонившись к гранитной стенке, и весь сжался, будто готовясь к удару. Мальчик присел рядом с ним и заглянул в его лицо.

– Деда, что с тобой? Что случилось-то? Это очень хороший рисунок, и мост прямо как настоящий! И вороны тоже… Всё очень реалистично у тебя получилось, как на обычной картине в музее. Не расстраивайся, деда! Ты настоящий художник!

Петруша не отвечал. Он сидел и плакал, как ребёнок. Было заметно, как под ветхим пальто вздрагивали его худенькие плечи.

– Знаешь, радость моя, когда такая машина катит по головам, не сбавляя оборотов, то уже её ничем не остановишь… – прошептал он. Глаза его были широко раскрыты, в них застыл ужас. – Силёнок не хватит… Не-е-е, не хватит… Сам сгинешь под её колёсами и других не спасёшь… И что делать-то, когда такая махина на тебя вдруг обрушилась? Бежать? В щёлку какую забиться? Спасаться? А спасёшься или нет, того ещё не ведомо… Или выйти, распрямить плечи и хоть перед смертушкой человечье своё обличие не комкать?..

– Деда, я не понимаю, что ты говоришь! Деда, что случилось?! Объясни мне, пожалуйста! Умоляю тебя, деда! Деда! – Стёпа потряс его сухонькую, горячую ладонь.

Петруша молчал, борясь с напавшими воспоминаниями, переживая заново десятки тысяч трагедий, которые как осколки разорвавшейся рядом с ним бомбы впились и вросли в его сердце.

Степану казалось, что молчание его длилось столетие, что оно окаменело, превратившись в пронзительно холодный гранит. Не понимая, что происходит, мальчик интуитивно чувствовал, что рядом с ними раскрылась пропасть, наполненная чёрной скорбью и болью, которую пережил Петруша.

Когда старик наконец заговорил, голос его звучал спокойно и ровно, будто он собирался рассказать какое-то давнее предание. Это внешнее спокойствие, смешанное с болью и острым сочувствием, производило ещё более страшное впечатление, чем молчание, чем мост, окружённый воронами.