Крестный отец

— Нет, — сказал Санни. — Твое место тут. Когда Майк управится, для нас здесь наступит самая работа, ты мне ой-ой как понадобишься. Репортеров уже выстроил на старт?

Хейген кивнул:

— Как закрутится карусель, начну им скармливать информацию.

Санни поднялся, шагнул к Майклу и заглянул ему в лицо. Он протянул брату руку.

— Все, старик, теперь действуй. С мамой тебе не придется проститься перед отъездом, но я ей объясню. И твоей девочке дам знать, но только это — со временем. Ладно?

— Хорошо, — сказал Майкл. — И долго, ты полагаешь, мне нельзя будет вернуться?

— Самое малое — год, — сказал Санни.

— Не исключено, что у дона получится и раньше, — вставил Том Хейген, — но ты, Майк, на это не уповай. Сроки будут зависеть от многого. Клюнут ли на нашу наживку газетчики. Примутся ли в полицейском управлении выгораживать своего. Ополчатся ли на нас другие семейства. Одно можно сказать наверняка — гонений нас ждет предостаточно, жарко придется.

Майкл пожал Хейгену руку.

— Все же ты постарайся, чтобы недолго, — сказал он. — Три года я уже болтался вдали от дома, неохота снова.

Хейген мягко сказал:

— Майк, а не поздно переиграть — мы пошлем кого-нибудь другого, мы, в конце концов, пересмотрим наше решение. Быть может, не так уж обязательно ликвидировать Солоццо.

Майкл усмехнулся:

— Уговорить себя можно в чем угодно. Да только выбор был с самого начала сделан правильно. Ну а мне, что ж, не век выезжать на чужом горбу, пора уже отрабатывать свою долю.

— Если ты это потому, что тебе сломали челюсть, то зря, — сказал Хейген. — Во-первых, Макклоски — остолоп, а потом, здесь не личный выпад, всего-навсего деловая мера.

Второй раз он увидел, как застыло лицо Майкла Корлеоне, сложилось в маску, необъяснимо и жутковато напоминающую дона.

— Том, не обманывайся на этот счет. Всякая деловая мера по отношению к кому-то — личный выпад. Каждый кусок дерьма, который человеку приходится глотать каждый божий день, есть выпад против него лично. Называется — в интересах дела. Пусть так. Но все равно — сугубо личный выпад. И знаешь, от кого я это усвоил? От дона. От своего отца. От крестного. У него, если в друга ударит молния, — это рассматривается как личный выпад. Когда я ушел в морскую пехоту, он посчитал, что его это задевает лично. В чем и кроется причина его величия. Почему он и есть великий дон. Он все воспринимает как свое личное дело. Как господь бог. Без его ведома перышко у воробья не выпадет, и он еще проследит, куда оно упало. Верно я говорю? И хочешь знать еще кое-что? С теми, кто воспринимает несчастный случай как личное оскорбление, несчастные случаи не происходят. Я припозднился малость, согласен, но раз уж ступил на эту дорогу, то пойду до конца. Да, я считаю личной обидой, что мне сломали челюсть, да, черт возьми, я считаю личной обидой, что Солоццо пытается убить моего отца. — Майкл рассмеялся. — Передай дону, я это усвоил от него и рад, что мне представился случай отплатить ему добром за все, что он для меня делал. Он был мне хорошим отцом.

Майкл помолчал и прибавил:

— Поверишь, я не помню, чтобы он хоть когда-нибудь меня пальцем тронул. Или Санни. Или Фредди. Про Конни и говорить нечего, на нее он даже не цыкнул ни разу. А теперь скажи мне честно, Том, сколько человек, по-твоему, дон убил своими или чужими руками?

Том Хейген отвернулся.

— А вот я тебе скажу, что ты усвоил не от него, — отвечал он. — Такие разговоры. Есть вещи, которые приходится делать, — их делаешь, но о них никогда не говоришь. Их не пытаешься оправдать. Им нет оправданий. Их просто делаешь, и все. И забываешь.

Майкл Корлеоне нахмурился. Он спокойно спросил:

— Ты как consigliori согласен, что оставить Солоццо в живых опасно для дона и нашей семьи?

— Да, — сказал Хейген.

— Ясно, — сказал Майкл. — Значит, я должен его убить.

Майкл Корлеоне стоял на Бродвее возле ресторана Джека Демпси и ждал. Он взглянул на часы. Без пяти восемь. Похоже, Солоццо будет точен до минуты. А он-то спешил явиться загодя. Уже пятнадцать минут, как дожидается.

Всю дорогу от Лонг-Бич до города он старался не вспоминать о том, что сказал Хейгену. Потому что если он в самом деле верит тому, что говорил, то его жизни отныне бесповоротно задан один-единственный курс. Хоть, впрочем, может ли быть иначе после того, что произойдет нынче вечером? А можно и проститься с жизнью нынче вечером, если не выкинуть из головы всю эту муть, со злостью оборвал себя Майкл. О деле нужно думать. Солоццо тебе не простачок, Макклоски — тоже очень опасный противник. Сильнее заболела челюсть — и хорошо, боль не даст ему расслабиться.

На Бродвее было не слишком людно — холод, да и час неподходящий, хотя до начала вечерних спектаклей оставалось недолго. Майкл встрепенулся: у тротуара остановилась большая черная машина, водитель перегнулся через сиденье, открыл переднюю дверцу.

— Садись, Майк.

Смоляной гладкий зачес, рубашка с отложным воротником — Майкл видел этого мальчишку впервые, но он послушался. Сзади сидели капитан Макклоски и Солоццо.