Крестный путь

Страшно же, ой как страшно вздорить с патриархом, пусть и с самоотставленником, ибо этот монах еще при жизни в советчиках у Господа и райские палаты Там уготованы ему. С душевным смятением государь не сводил с Никона угрюмого взгляда; глаза его по-бычьи забуровели в озеночках, посеклись розовой паутиной, и на затылок будто улегся влажный тугой хомут, пахнущий лошадиной шкурой. И вдруг царь сошел с престола, обогнул стол, за которым восседали вселенские патриархи, и двинулся прямиком к Никону. Он взял патриарха за четки и, перебирая их, начал упрекать тихим голосом, упираясь взглядом в лопатистую с сединою бороду, пахнущую ароматной водою, так что обиду слышали лишь воскресенские старцы, толпящиеся табунком позади святителя: «Владыко... Зачем же ты соборовался, отъезжая сюда? Тебя же не казнить позвали, – грустно посетовал царь. – Я ж не палач с секирой. Я ли тебя не любил, как Отца, и пуще того?» – «Ежели ты суд доверил блудням, что во множестве скитаются при дворех, так столь же легко тебе и на плаху положить меня», – ответил Никон, глядя поверх головы государя на подволоку, расписанную сценами Страшного суда. И царь невольно перевел туда взгляд и устрашился тем страданиям, что стерегут его. «Отец, я ли не помню твоих благодеяний? Ты мое семейство спас от лютыя смерти. Я клянусь... я и в мыслях не имел против тебя злого умысла». – «Не клянись понапрасну, государь. Но я готов от тебя всякие скорби принять. Ты меня, как волк овчю, норовишь загрызть и гоном гонишь, не давая передыху. Только от тебя и слышу, что лай да поносные худые слова», – упрямо стоял на своем патриарх, не снимая крохотную усмешку с губ и как-то искоса переводя взгляд с потолка на Алексея Михайловича, будто на неразумное дитя, и этой ухмылкой вновь вызывая его на гнев. Царь почувствовал, как стал закипать, он видел, что собор, учтиво утихнув, пережидал их долгий тайный перетолк. «Я тебя ничем не укорил, – свистяще прошипел Алексей Михайлович и оторвался от патриаршьих четок, будто перервал непонятное наваждение иль тонкий сон, в коем почудилась ему прежняя глубокая приязнь. – Это ты на меня послал укоры патриарху Дионисию. Ты всяко испакостил и изблевал на меня, и многие хулы непростимые измыслил из головы». – «А не надо было и читать, государь. Не тебе писано, – снова ухмыльнулся Никон. – Много ты взял на себя и уже тайны духовные не чтишь, как Анна и Каиафа».

И этими словами Никон порвал тонкую паутинку, что еще соединяла их сердца; бесшабашно, с какой-то удалью рассек былую дружбу, словно бы приготовился для последних мук и полностью освободил государевы руки для казни. И царь, пригребая сапожонками, слегка пригорбясь, осанкою, и черной бархатной сломкой, и всклокоченной бородою похожий сейчас на иудейского раввина, побрел к своему владычному месту. И, опершись о резную поручь кресла, о взъерошенную головизну ощерившегося костяного льва, сказал царь холодно, тускло, железистым голосом, от коего даже свычных бояр глубоко ознобило:

– От начала Московского государства не бывало такого бесчиния, какое учинил бывший патриарх Никон. Ради прихотей своих, чудачеств и неутишенной гордыни, пожравшей полностью его сердце, он самовольно оставил православную церковь и от патриаршества отрекся, никем не гоним. И сами видите, великий досточтимый собор, какие смуты вдруг учинились, какие мятежи заполыхали, и народ, кинувшись в гиль, принес много бед. Никон к тьме подтолкнул великую Русь и церковь обрек на вдовство. И, борясь с еретиками, сам впал в ересь... Вот и рассудите, допросите хорошенько, по какой нужде сотворил Никон немилосердное зло? Почему он отрекся от престола с клятвою и сошел с Москвы без законной причины?..

– Я не отрекался с клятвою. Все то наветы врагов... Но я ушел лишь от государева гнева. Благое по нужде не бывает, – прервал Никон государя. – Бог тебе судия. Я узнал на избрании своем, что будешь ты добр ко мне шесть лет, а потом буду я возненавидим и мучим.

– Но многие слышали, как ты отрекся с клятвою. Де, если буду патриарх, то анафема буду; де, я не ворачиваюсь назад, как пес на свою блевотину. И многие то слышали...

– Я этого не говаривал... Если послышалось кому. Вбили в голову, кому шибко того хотелось.

– Но и Питирим митрополит слышал, и Иоасаф архиепископ, архимандриты и игумены, и бояре многие, и служивые, что были тогда в церкви... Чего тебе втемяшилось, что ты крепко впал в лжу и клеветы? – донимал государь. – Вот и грамоты, писанные твоей рукою с пометою – «бывший патриарх»... Если ты запутался во лжах, то мы тебе отказываемся верить.

Глава пятая

...И потащили Аввакума на неправедный Ананиин суд...