Крестоносцы. Полная история

Людовик, его королева Алиенора Аквитанская и полчища французских крестоносцев покинули Европу через несколько недель после Конрада: начало похода откладывали, дожидаясь, пока король проведет ряд церемоний, долженствующих ознаменовать его отбытие из королевства. В пасхальные дни 1147 года Людовик в сопровождении папы Евгения и Бернарда Клервоского присутствовал на нескольких публичных торжествах, а в Светлое воскресенье, когда король и папа вместе молились в аббатстве Сен-Дени, Евгений освятил новый роскошный, инкрустированный драгоценными камнями золотой крест, над которым ювелиры трудились несколько лет. 11 июня король посетил приют для прокаженных за воротами Парижа, совершив традиционный обряд омовения ног страждущих. Позже в тот же день, вернувшись в Сен-Дени, он по всей форме затребовал священную орифламму — алый военный штандарт, символ французской монархии, ведущий свою историю от самого Карла Великого. Это политико-религиозное представление так затянулось, что Алиенора чуть не потеряла сознание на летней жаре. Зато король был доволен. Он «удалился, напутствуемый… слезами и молитвами»^{111}[458]. Королевство оставалось в надежных руках самого доверенного его советника — Сугерия, аббата Сен-Дени. Прихватив Алиенору, Людовик отправился на Восток.

Когда король Франции растворился на европейских просторах, некоторые его подданные наверняка с облегчением выдохнули — на снаряжение королевской экспедиции они уже потратили целое состояние. Франция страдала от длительного неурожая, разорявшего население, а людей короля заботило лишь, как собрать побольше денег для Иерусалима. От богатейших подданных требовали непомерных взносов — особенно от тех, кто занимал высокое положение в церкви; суммы поборов исчислялись в сотнях и даже тысячах серебряных марок[459]. Те благочестивые граждане и семьи, которые желали присоединиться к крестовому походу, в попытках собрать достаточно денег для путешествия вынуждены были продавать фамильные драгоценности, закладывать дома, хозяйства и поместья евреям-ростовщикам или христианским монастырям. Мало того, едва добравшись до Венгрии, Людовик уже писал домой аббату Сугерию и просил прислать еще денег. Становилось понятно, что крестоносцы плохо подготовились к путешествию, трудностей которого недооценили.

Царственный град впервые открылся их взорам 4 октября. Успешные дипломатические усилия, включавшие переписку между Алиенорой и императрицей Ириной, обеспечили Людовику особое расположение императора[460]. Для простых солдат Людовика ворота Константинополя были закрыты, но самого короля пригласили во Влахернский дворец. Одон Дейльский пришел в совершеннейший восторг при виде невероятного количества мрамора и золота в отделке: «Его внешняя красота несравненна, а внутренность превосходит все, что я мог бы сказать… трудно решить, что увеличивает ценность или красоту этого дворца: изумительное ли искусство, употребленное на него, или дорогие материалы, из которых он отстроен»^{112}[461]. Монархи публично пообщались через переводчиков, в честь Людовика закатили пир, а затем Мануил лично сопроводил его по святым местам Константинополя. Однако за завесой дружелюбия нарастало напряжение. Одон Дейльский считал греков измельчавшим и женоподобным народом, готовым унижаться «для снискания благоволения». «Они обещали нам с легкомысленными клятвами все, что мы, по их мнению, могли бы пожелать; но они не могли ни нам внушить доверия, ни сами сохранить достоинство»[462]. За спиной у крестоносцев Мануил заключил десятилетний мир с султаном Масудом — вот он, наглядный пример присущего византийцам коварства. Но культурные разногласия и взаимные подозрения занимали греков и французов недолго. Очень скоро новости из Малой Азии дали понять, что у крестоносцев есть проблемы посерьезнее.

Переправив свои войска через Босфор и убедив баронов присягнуть императору на верность, а также пообещав не захватывать города, принадлежащие Византии, Людовик принялся обдумывать дальнейший маршрут по Малой Азии. Вид потрепанных немцев, отощавшими и окровавленными возвращавшихся из-под Дорилея, разубедил его идти на Антиохию прямой дорогой через Икониум. Когда Конрад прибыл обратно в Константинополь восстанавливаться от ран, он излил Людовику душу, горько сожалея о гордыне, заставившей его думать, будто он сможет беспрепятственно пройти мимо турок. Людовик согласился принять остатки германской армии под свое командование и решил повести оба войска вдоль ветреного морского побережья через Смирну и Эфес. Путь был обманчив: попытав на нем счастья, невооруженные немецкие паломники во главе с Оттоном Фрейзингенским были вынуждены вернуться, потеряв немало людей. Но выбора не было.