Крестовский треугольник

— Дашка, Саня! Ты постоянно твердишь о них! И этому не будет конца! – Андрей оттолкнул от себя Романа. – Уходи… и больше не возвращайся…

Собственные слова повергли в ужас, но иначе было нельзя. Андрей был истерзан ревностью и постоянными ожиданиями звонков и тайных встреч. Сколько это могло еще продолжаться? Нужно расставить все точки над i. Если Ромка его действительно любит, то он его не потеряет… А если потеряет? А если потеряет, то его жизнь превратится в жалкое серое существование. Никчемная, бездарная, никому не нужная жизнь. Но, по крайней мере, он не потеряет себя, сохранив остатки самоуважения.

Часть 12

На следующее утро Золотарёв снова находился в следственном кабинете СИЗО. В ожидании Вересова он достал сигарету и закурил, размышляя над материалами следствия.

Евгений Петрович был не на шутку озадачен заявлением Романа. К тому же заключения медицинских обследований мальчика и подозреваемого не давали абсолютно ничего. Улик против подследственного не было. Оставалась еще надежда на школу. Может, кто-то из родителей, учителей или администрации что-то видел и даст показания в пользу обвинения. Но этого мало, чтобы основательно засадить Вересова за решетку.

Когда дело касалось педофилов, Золотарёв не давал слабину, стараясь довести расследование до суда, если на то были серьезные основания. А с Вересовым они были. История с подставой казалась следователю до абсурда нелепой и нелогичной. Куда более стройной выглядела первоначальная версия Крестовского о том, что любовник совращал мальчика, заставляя делать всякие гадости. Такие, как Вересов, обычно от одного упоминания о тюрьме начинают дрожать коленями и выкладывают все начистоту, лишь бы смягчить свое наказание, добиться для себя особого положения. А этот нет.

Наверное, стоит поднажать, чтобы расколоть его. У Золотарёва были два варианта. Первый — весьма тонкий изощренный психологический прием, и второй — грубый, но эффективный, хоть и не совсем законный. Евгений не любил пользоваться последним, стараясь прибегать к этому методу только в очень редких случаях.

Золотарёв, погруженный в свои мысли, вздрогнул от внезапно резкого металлического звука. Дверь открылась, и в комнату вошел Андрей в сопровождении конвоира.

— Доброе утро, Андрей Васильевич! Садитесь. — Золотарёв, затушив недокуренную сигарету, испытывающим взглядом посмотрел на Вересова.

— Здравствуйте, — без особой радости отозвался тот.

Золотарёв достал из лежавшей на столе коричневой папки лист бумаги и авторучку.

— Пишите.

— Что? — Андрей удивленно вскинул брови.

— Я вам буду диктовать, а вы пишите, – извлекая все из той же папки небольшой блокнот, промолвил следователь. Его голос звучал ровно с достаточной долей безразличия.

Молодой человек послушно взял ручку и приготовился. Евгений Петрович стал диктовать:

— Федор Михайлович Достоевский. Написали? Пишите дальше с новой строки… кавычки отрываются… Ко всему-то подлец-человек привыкает! Кавычки закрываются. Написали?

Андрей молча кивнул.

— Кавычки открываются. Три точки… выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека… запятая… но это страшно несправедливо и обидно для зверей… двоеточие…

С каждым написанным словом у Андрея внутри холодело все больше. Он нервно сглотнул. Золотарёв, не отрываясь от блокнота, продолжал:

— Зверь никогда не может быть так жесток как человек… запятая… так артистически… запятая… так художественно жесток… точка. Дописали?

По спине Андрея прокатилась волна мурашек. Кончики пальцев стали ледяными, а ладони покрылись неприятной липкой влагой. Чего добивается следователь? Разве он не понимает — Андрей ни за что не станет оговаривать себя! Он чист перед законом, перед людьми, перед Ромой и Саней. И ему не в чем признаваться. И это главное!

— А теперь загните эту часть листка так, чтобы её не было видно.

Андрей безропотно подчинился словам следователя.

— А теперь, Вересов, пишите, как все было. Как вы совращали ребенка. Во всех подробностях, не стесняясь, будто на исповеди. – Ни один мускул не дрогнул на лице Золотарёва.

— Я никого не совращал, — Андрей уставился глазами в стол.

Золотарёв почувствовал, как в нем поднимается волна ярости.

— Врешь, сука! Врешь! – он резко ударил ладонью по столу. – Как это было?! Ну, давай, выкладывай! Как ты его раздевал… Ну?! Где ты его трогал? Или что? Может, свой член трогать заставлял? Что делал?

Андрей молчал, слушая длинную тираду Золотарёва.