Крестовый поход

– Как… Какой… Какой договор?! – задохнулся Вожников и попытался встать, но выбраться из перины было ничуть не проще, нежели из бездонной топи. – У меня десять тысяч бойцов в городе! У меня припасы закуплены! У меня стволы, снаряды новые! Бояре, ватажники! Какой договор? Какой мир?! Ты разорить нас хочешь? Что я людям скажу?

– Так ты их распусти!

– Куда?! Из них половина уже на добычу настроилась, а треть вообще ничего, кроме как колоть и рубить, не умеет. Куда они пойдут, если их распустить? По дорогам шалить да по деревням грабить? Только, сказывают, на Руси спокойно на трактах стало, все душегубы ко мне стянулись… А ты говоришь: распустить!

– Ну, оставь…

– А платить им чем?! – опять взбрыкнулся, как тюлень в лоханке, Егор. – Они у меня из казны только сжирают по триста рублей в неделю! А еще дрова, золотари, лошади, сено, овес, дворы постоялые, амбары эти жилые… Мы с тобой через месяц по миру пойдем, если эти рты голодные военной добычей заткнуть не успеем! А здесь и повод есть, и противник рядом, и на прочность проверен, и раздрай там сейчас, в этой унии… То, что надо! На кой бес нам сейчас нужен этот чертов договор?!

– Но ведь ты что-нибудь придумаешь? – положила голову ему на грудь княгиня. – Ты обещал сделать меня королевой!

– Ты будешь королевой! Но не сейчас. Потерпи чуток, и взойдешь на трон Дании!

– Тогда получится, что я взойду княгиней. Ну же, Егор. Ты обещал! Ты что, откажешься от своего слова?

Вожников в ответ только зарычал.

Елена перебралась на него, оседлав в бедрах, наклонилась вперед, глядя глаза в глаза:

– Егорушка, ты меня что, больше не любишь?

Князь Заозерский перестал брыкаться.

Елена чуть приподняла брови, отчего ее лицо стало беззащитным и жалобным.

Егор сжал губы.

Брови поползли еще выше.

– Люблю, – наконец выдавил он.

– Егорушка… – прошептала она.

– Я люблю тебя, Лена, – уже не выдавил, а признался он.

– Правда?

– Я люблю тебя, моя королева, – смирился с поражением Егор, и победительница радостно прильнула ртом к его губам, торопясь вытеснить наградой все то недовольство, что могло еще остаться в голове у мужа.

К завтраку супруги Заозерские вышли поздно, вдвоем, держась за руки и чему-то улыбаясь. Однако до стола не дошли. Снизу примчался Федька в синем зипуне, сдернул шапку и выкрикнул:

– Там тевтоны внизу! На двор прискакали, тебя требуют.

– Я думаю, оглобля по голове меня им вполне заменит, – сказал Вожников. – И пинок под зад!

– Подожди, – сжала его руку жена и уточнила: – Феденька, они скачут по двору и требуют, чтобы князь к ним вышел?

– Нет! – мотнул головой паренек. – За воротами спешились, постучали. Сказывали, разговор у них есть к князю Егорию Заозерскому, зело важный и скорый.

– Ох, Федька, язык у тебя… – погрозила ему пальцем княгиня.

– Коли просят вежливо, можно и принять, – решил Егор.

– Федька, вели кавалеров в синюю горницу привесть… Нет, лучше так: Милана, покажи ему горницу, где у меня для письма все приготовлено. А то ведь сам заблудится. И вели принести туда второе кресло, для князя.

– Слушаю, матушка.

Слуги ушли.

– Перестань пинать Федьку, – потребовал Егор. – Он хороший парень. Преданный, храбрый и исполнительный.

– Вот за то, что он тебе нравится, его и учу, – парировала Елена. – Ты из-за него только что чуть послов оглоблями не отдубасил! Пусть понимает, что говорит.

Они медленно прошли по коридору, и когда повернули в горницу, очень удачно залитую солнцем сквозь слюдяное окно, здесь уже стояли бок о бок два кресла, спинками к подставке для письма и сундуку, заваленному добрым десятком свитков. Вскоре, громко топоча по половицам, появились и тевтонские рыцари. Или, как их здесь обычно называли – кавалеры. Все гладко бритые, плечистые и поджарые. Двое были в свободных суконных балахонах поверх бархатных курток. Широкие рукава, капюшоны, подол до колен. Пальто не пальто, плащ не плащ – непонятно. Один – в коричневом дуплете и небольших красных пуфах[18], из которых вниз уходили тонкие ножки в шерстяных чулках.

Все это выглядело бы забавно, если не знать, что одеяние сверху донизу «заточено» под то, чтобы удобно, быстро и легко нырнуть в нем в жесткие латы, особого простора внутри не имеющие. И даже пуфы, видимо, предназначены держать на себе латную юбку.

Посол в колете, курчавый, как бяша, остроносый и голубоглазый, сдернул шляпу, сделал шаг вперед, слегка поклонился, махнув полями по полу, и резко выпрямился, выставив вперед подбородок, украшенный крохотной бородкой:

– Барон Михаэль фон Штернберг, посол Тевтонского ордена к князю Георгию Заозерскому от магистра ордена барона Генриха фон Плауэна с вопросом! – на вполне хорошем русском языке отчеканил рыцарь.

– Всего лишь? – даже удивился Егор. – Тогда задавай.

– Ведомо стало магистру ордена, что ты, князь Заозерский, намерен заключить с Маргаритой Датской договор о вечном мире! – Похоже, кавалер намеревался оглушить голосом всех присутствующих. – Посему барон фон Плауэн желает знать, супротив кого ты собираешь в Новгороде ратные силы числом во многие тысячи ратников!