Крестовый поход на Россию

В подобной атмосфере Чиано трудно было надеяться на то, что предложения Муссолини встретят понимание. Действительно, когда ему наконец предоставилась возможность изложить план «политического урегулирования вопроса с Россией», Гитлер ясно дал понять, что он считает его совершенно нереальным и беспочвенным. Он лишь хотел, чтобы итальянцы прекратили отступление. На следующий день Гитлер послал к Чиано Риббентропа, который заявил об этом достаточно ясно.

В своем отчете в Рим Чиано сообщал об этих беседах: «Касаясь нашего сектора на русском фронте, Риббентроп попросил меня добиться личного вмешательства Муссолини, с тем чтобы убедить итальянские войска сражаться и умереть на месте. В интересах истины должен сказать, что он это делал в весьма умеренных тонах и, насколько это возможно, тактично. Но я не могу скрывать, что Риббентроп несколько раз подчеркивал серьезность положения на итальянском секторе: некоторые соединения, говорил он, сражались весьма доблестно, в то время как другие «отступали слишком быстро»100.

Переговоры в ставке Гитлера окончились 20 декабря. На прощание Гитлер подчеркнул, что «вопрос о заключении мира с Россией еще не созрел для обсуждения». Обе стороны расстались, крайне недовольные друг другом. Гитлер нашел в поведении Чиано подтверждение своих подозрений о недостаточной воле итальянцев к продолжению войны. Со своей стороны, Чиано был обижен невниманием к предложениям Муссолини и обвинениями в адрес итальянской армии.

Если Чиано воспринимал неудачи итальянской армии с несколько отвлеченным чувством, то начальника Генерального штаба Каваллеро они касались лично. Узнав от немцев о кризисе, он немедленно позвонил генералу Гарибольди. «Гарибольди говорит, что дела идут плохо. Подразделения отошли на 40 км. Резервов нет. Войска вели себя хорошо. Вечером узнаю, что положение 8-й армии очень тяжелое»101.

На следующий день, 20 декабря, в своем обычном телеграфном стиле Каваллеро записал в дневник: «Прорыв между Харьковом и Кантемировкой. Резервы, которые должны закрыть брешь, прибудут из Франции. Здесь стараются приписать вину Гарибольди. Это нечто вроде заранее подготовленного маневра, чтобы его обвинить. А надо вину отнести за счет их распоряжений». В этой записи Каваллеро полностью раскрывает самого себя: прийти в голову, что немцы предприняли отступление для того, чтобы бросить тень на итальянского генерала, могло только человеку, рассматривающему все события с точки зрения хитрых дипломатических интриг. Еще не получив точных сведений о том, что произошло на самом деле, он уже подготовил программу действий: отвечать на обвинения обвинениями, валить все на немцев.

Эту программу он конкретизирует в последующей записи, сделанной при возвращении в Рим: «Неопровержимо ясно, что вина за случившееся в России абсолютно не касается Гарибольди, а целиком лежит на немецком командовании. Хотя наступление русских предвиделось, оно не подготовило ни тактических, ни стратегических резервов. На протяжении шести дней яростного сражения, которое вели наши войска, не прибыло никаких сколько-нибудь значительных подкреплений, как это было обещано. Кроме того, это результат превосходства русских сил и использования ими новых средств, таких как ракеты».

Аргументы для оправдания командования 8-й армии, сформулированные Каваллеро, послужили основой для официальной версии, которую Муссолини изложил своим министрам на заседании правительства 23 января. Начав с того, что «положение германской армии является очень серьезным» не только в связи с потерей под Сталинградом целой армии, но «главным образом потому, что русское командование твердо взяло в свои руки инициативу в ведении операций и немецкое командование не в силах ничего изменить», Муссолини объяснил превосходство русского командования «новой тактикой», которая заключается, в частности, в массовом использовании танков.

«Итальянский фронт, – продолжал Муссолини, – также был смят, несмотря на упорное сопротивление наших частей. Важная причина прорыва заключалась в слишком большой протяженности фронта, который установило немецкое командование для наших частей. Наши дивизии двухполкового состава обороняли в среднем по 30 км каждая. Но решающей причиной был отход немецких дивизий на наших флангах, и это позволило русским окружить наши позиции. После прорыва фронта наша армия была смята и мы понесли серьезнейшие потери как в людском составе, так и в технике. Менее крепкие дивизии целиком развалились и оставили противнику 700 орудий и 6 тыс. автомашин. Три альпийские дивизии сумели сохранить единство; они прорвали окружение ценой значительных потерь»102.