Кричи громче

А? Хотите знать, как его звали? Не помню. Месье Дерьмоед, я полагаю. Что, слишком грубо для вас? Неужто вы оскорбились моей скромной оценкой этого мерзкого персонажа? Я не хочу задеть ваши религиозные чувства, но в ходе нашей беседы вы рискуете поколебать свою веру.

Но я понял ваш вопрос. Сомневаюсь, что, когда вы выискивали информацию обо мне, вам удалось найти сведения о нем. Очень жаль, мне бы хотелось, чтобы он понес свою часть ответственности за зло, которое творил. Разве церковь не должна нести утешение страдающим людям? Нет, нас только пугали небесной карой и все время в чем-то обвиняли.

Вам следовало бы пожурить меня за такие лирические отступления, иначе мы не закончим до самого Рождества, а время у нас, как я думаю, ограничено.

Еще была внучка старика Берта – Мэй. Пропала, когда работала на ферме, а с утра оказалась там же. Она не училась в школе, и на самом деле я ни разу ее не видел. Так странно…

В общем, деревня навлекла на себя гнев божий, и всем было предписано молиться за свои грешные души. В конце концов, все казалось не таким уж безнадежным: дети ведь возвращались, хоть и не такими, как прежде, но вроде даже почти невредимыми. Семьям хотелось верить, что со временем все придет в норму. Сатана просто играется, но не наносит никакого ущерба, главное остановить его, пока не задумал взяться за дело как следует… Но я вижу, что вас что-то беспокоит…»

…

– Неужели родители не замечали никаких физических увечий на теле своих детей?

– Как же, как же. Прекрасно замечали. Дети… кровоточили.

– Что значит «кровоточили»?

– Ну знаете, как икона.

– Им была оказана медицинская помощь?

– О чем вы говорите? У нас даже местного врача не было. Люди лечили геморрой, затыкая дырку в жопе всякими травами.

– Но разве родители не были обеспокоены?

– Конечно, были. Но считали это отпечатками Сатаны и старались как-то справиться сами, чтобы их детей не заклеймили порченным дьявольским отродьем.

– Это ужасно. Уверена, были и более адекватные люди.

– Думаю, да. Может, кто-то и понимал что происходит, просто боялся. Или не хотел вмешиваться. Или хотел поскорее все забыть.

– Это ужасно.

– Таковы люди.

– Теперь я понимаю, откуда у вас такое обостренное чувство справедливости.

– Не сводите все к таким банальностям, прошу.

– Я все равно не понимаю, почему никто не обратился за помощью. Все люди – часть общества и стремятся держаться вместе.

– Вам следует смотреть на это по-другому. Жители нашей деревни были отдельным обществом, они сами изолировались от остальных. Все они знакомы много лет и дружат не одно поколение. Им казалось, что если кто и может разобраться, то лишь они сами, а не какой-то далекий слуга закона, который навлечет на них еще больше бед.

– Хорошо, Робин, продолжайте.

…

«И вот мы снова вернулись к тому событию двадцать пятого июня, когда мою сестру чуть не похитили, а я впервые столкнулся с Черным Шаком. Мне было тяжело признать себя трусом, но я еще долго находился под впечатлением от страшных красных глаз, заглядывающих в душу. Ни один юный мальчишка не готов встретиться лицом к лицу с истинным «я», чтобы понять, что он не так уж смел, как думал. Этот позор я надеялся скрыть от посторонних, поэтому твердо решил ничего не рассказывать. Робин нажаловалась бабушке, что я бросил ее в поле, но мне удалось убедить их, что это был лишь элемент игры. Однако бабуля была недовольна, что мы выходим одни, и взяла с нас обещание более так не делать. Как будто детским обещаниям можно верить.

С нами жил серый кот Блинчик, он отлично ловил мышей, и весь остаток дня мы провели в играх с ним. Робин бегала за ним, не понимая, что кот перепуган до смерти ее криками, как и те дети в церкви.

– Бобби, почему Блинчик не дается мне на ручки? – спросила она тогда.

– Потому что ты такая страшная, что он скорее хвост себе откусит, чем подойдёт к тебе, – издевался я.

– Ты злой!

– А ты дура! – я резко дернул ее за косичку.